Тартес сел рядом, на крупный холодный камень. Осторожно прикоснулся к ледяным пальцам.

- Я не знаю, кто прав, а кто нет, возлюбленная моя. Я знаю только одно - я хочу, чтобы все было как прежде. Прошлое можно похоронить так глубоко, чтобы о нем не прознал никто.

Эврифея поняла супруга.

- Я обещаю, - слезы задрожали на её глазах. - Я никому ничего больше не скажу.

- И будешь впредь все рассказывать мне? - с мягкой улыбкой спросил архонт.

- Конечно, - прощенная, она наконец заплакала, уткнувшись ему в грудь. - Обещаю!

Архонт гладил её по темным волосам. Оставалось самое главное.

- Жена моя, я хочу от тебя детей. Хочу много детей. Ты подаришь мне близнецов, как некогда Матерь подарила нашему Отцу, Посейдону?

Эврифея больше не могла сдерживаться. Горько расплакавшись, она часто-часто закивала головой.

Спустя несколько лунных месяцев после создания новой Атлантиды

Постепенно жизнь входила в новое русло. Эвмел посоветовал брату переехать вместе с молодой женой в Золотой дворец. Тартес так и поступил - слишком неуютно чувствовал себя архонт посреди Крылатых, заселивших все пустовавшие дома и дворцы.

Творения владыки унаследовали от него частицу силы, и с рвением принялись пробовать её на новом мире. Диковинные птицы и звери заселили густые леса, лежащие близ заснеженных гор; хрустальные башни, высокие стены, изумительные веревочные мосты, глубокие прозрачные озера то и дело появлялись на тихой доселе бескрайней равнине.

Иногда крылатый народ собирался на площадях и безмолвствовал, или же возносил хвалу истинному Создателю. Бывшие сперва, точно новорожденные младенцы, ничего не знающие о месте, в которое прибыли, они быстро учились всему, а их умение создавать возвеличивалось с каждым днем. В городе вырастали статуи высотою в несколько человеческих ростов, изображающие Эвмела; храмы, посвященные Клейто и Отцу, перестраивались на иной лад, больше вязавшийся с верой этого удивительного и странного народа. Тартес, видевший всё это, мрачнел с каждым днем. Ему было не по себе; он ежечасно ожидал кары богов, старых богов атлантов; на худой конец, поражающей всё живое молнии Посейдона.

Архонт боялся не за себя, а за брата. Он по-прежнему любил Эвмела, но стена недоверия между ними становилась всё крепче. Единственное, что спасало царя - слова Гадера, сказанные перед прощанием.

Эвмел мудр, и знает, что делает.

Знает ли? Был бы Гадер так же непоколебим в своей уверенности, если бы видел рушащиеся фигуры Отца и Матери? Что бы сказал его старший брат, узрев среди прекрасных созданий уродливые лица?

У Тартеса не было ответа на эти вопросы. Поэтому ему оставалось лишь одно - ждать.

***

Иногда завтраки проходили в большой зале, и тогда правитель разделял свою трапезу с братом и его супругой. Но все чаще по утрам Эвмел уединялся в своих покоях, и никто, даже прислуга, отобранная из числа юных золотоволосых девушек, не смел беспокоить его.

Так было и в этот день.

Ночь прошла тяжело. Владетель ворочался с боку на бок; безумные мысли, одна мрачнее другой, одолевали его. То ему снилось, что за ним гонятся римские велиты во главе с Луцием, и римлянин хищно разевает черный провал рта, намереваясь поглотить его, Эвмела; то в полудреме видел он себя стоящим в тайной комнате библиотеки и кладущим руку на алтарь. Алтарь неизменно обрушивался под тяжестью ладони, и царь просыпался в ознобе.

Череда сновидений, украденных из реальности, сменялась жуткими кошмарами. Серые тени выползали из стен, свиваясь вокруг постели атланта, спутывая его ноги крепкими узлами, обжигая тело, точно ядовитая трава. Нутро скручивало и выворачивало наизнанку; голова горела, точно объятая жарким пламенем. Свобода пришла с первыми утренними сумерками; измученный Эвмел заснул, едва бледный рассвет прокрался к окну.

Он очнулся, когда блеклое солнце поднялось над холодными вершинами горной цепи, обнимавшей Атлантиду с двух сторон. Призвал прислугу, умылся, и только потом, когда ему принесли фрукты и легкое крыжовниковое вино, заметил испуганные лица девушек.

Эвмел требовательно посмотрел на них.

- Что-то случилось?

Все так же испуганно они покачали золотокудрыми головками, и, кланяясь, исчезли за дверью. Атлант хмуро посмотрел им вслед. Он уже успел привыкнуть к Крылатым, и теперь такое поведение представлялось ему непонятным.

Красное спелое яблоко круглым медовым боком легло в ладонь владетеля. Трапеза прошла в полной тишине; не было слышно даже певчих птиц, заливающихся обычно на заре длинными трелями.

Поев, Эвмел спустился в сад. Он не хотел видеть сейчас ни Тарта, ни его жену. Её особенно. Эврифея занимала своё место в ночных кошмарах; недосягаемая и неуловимая, она смеялась ему в лицо, сверкая своими темными глазами; то протягивая тонкие холодные пальцы, чтобы коснуться плеча, то ускользая из его рук, девушка манила его за собой, в молчаливую и страшную тьму.

Некстати вспомнилась Туллия. Стараясь отогнать прочь неприятные мысли, Эвмел размашистым шагом шел среди высоких яблонь и приземистых, широких дубков. Он было устремился к святилищу, но затем, передумав, остановился.

И вдруг понял, чего не хватает в тишине, сковавшей зеленые вершины деревьев. Птичьего гомона, звонкого, наполнявшего обычно в этот час дубовую рощу и стройные ряды лип.

Эвмел посмотрел на строгие стволы, усыпанные тонкими, точно покрытыми воском листьями, и уже собирался уходить, как его взгляд наткнулся на маленькое мертвое тело, лежащее чуть поодаль от насыпанной гравийной дорожки. Коричневые перышки топорщились в разные стороны; белое брюшко, покрытое коричневыми пятнышками, замерло неподвижно, глядя в смурное небо. Крохотная вертишейка нашла свой последний приют среди кустов пахучего можжевельника.

Словно согнанный с места этим зрелищем, владетель решил вернуться обратно. Только он собрался войти в свои покои, как столкнулся с перепуганным Тартесом.