И наконец к вечеру первого дня ноября Меншиков подошёл к Батурину. Ворота были закрыты. На приворотной башне стояли полковник Чечел и несколько сотников.

   — Открыть ворота! — властно потребовал Меншиков.

   — Не могу, князь, без веления гетмана, — отвечал Чечел.

   — Гетман изменил государю и отныне лишён булавы и власти.

   — Того мы не ведаем, князь. Вот придёт приказ от царя...

Меншиков понял, что Чечел тянет время, и поэтому прекратил переговоры, а отъехав, приказал выкатывать пушки и ставить их напротив ворот. Князь сам, скинув кафтан, зарядил одну ядром и взялся за фитиль. Три пушки почти одновременно рявкнули из темноты, три ядра ударили в ворота, проломив их.

Со стен крепости началась беспорядочная ружейная пальба, засвистели пули. Но светлейший, не обращая на них внимания, взялся опять заряжать пушку, торопя остальных: «Скорей, скорей».

С третьего залпа от ворот остались лишь болтающиеся щепки. Меншиков прыгнул в седло, выхватил шпагу.

   — За мной, братцы!

Кавалеристы, любившие князя за его отчаянность, помчались за ним. Светлейший, срубив кого-то у ворот, помчался к сторожевому огню, горевшему у канцелярии. Сзади слышался ему привычный топот множества копыт. Было темно, со стен то там, то тут палили казаки.

   — Зажигай канцелярию! — крикнул Меншиков.

Канцелярию, крытую соломой, зажгли с нескольких сторон. Крыша взнялась жарким высоким пламенем, осветив крепость неровным мечущимся светом.

Кавалеристы носились по улочкам крепости, размахивая палашами. Сопротивление казаков шло на убыль. Многие только сейчас поняли, против кого подняли оружие. У полыхающей канцелярии появились пленные. Меншиков кричал на них:

   — Вы против кого, сукины дети, оружие подняли?!

   — Мы думали, то злодеи... Нам сотники велели...

   — А вам повылазило, что войско государево?! Сыскать мне Чечела!

Вскоре к светлейшему, сидевшему на коновязи, привели полковника Чечела. Он был почти на голову ниже Меншикова.

   — Ты хотел дождаться Мазепы? — спросил полковника светлейший. — Я тебе позволю сие! — И приказал: — Держите негодяя за караулом до моего слова.

И отправился распоряжаться:

   — Первый полк, вывозите все пушки, грузите на телеги. Езжайте по тракту вверх по Сейму. Драгуны, драгуны, что топчетесь аки курицы, грузите провиант... Эй, там, у конюшен, выводите коней... Быстро, быстро...

Светлейший носился по крепости, отдавая налево-направо распоряжения, потом подозвал адъютанта:

   — Садись. Пиши государю.

Фёдор Бартенев вынул чернильницу, перо, бумагу, положил на колени обломок доски.

   — Говори, Александр Данилович.

   — Пиши. «Государь, ныне в ночь на второе взял приступом гнездо изменническое Батурин. Дабы не обидеть Карлуса, оставлю ему зело много углей, а Мазепе — его полковника Чечела в приличествующем изменнику галстухе». Всё. Отправь с лучшим нарочным.

Едва отправили донесение царю, как прискакал посыльный от него к светлейшему.

   — Князь, пакет от государя.

Меншиков разорвал пакет, вынул бумагу и, хотя не ведал грамоты, взглянул на знакомые каракули царя.

   — Фёдор, читай.

   — «Светлейший князь Александр Данилович, — начал читать Бартенев, клоня бумагу в сторону пожара. — Имей опаску, ибо король уже на Батуринском тракте. А свершив дело, поспешай на Глухов с трофеями вдоль Сейма. Я велю прикрыть тебя оплошавшему на Десне Гордону, пусть конфуз свой искупает в деле. Пётр».

   — Вот, — засмеялся Меншиков, — вот как я государеву волю за двадцать миль чую.

Александр Данилович всю жизнь гордился своим чутьём на «государеву волю». И на этот раз оно его не подвело — первые подводы с трофеями давно уже ехали вдоль Сейма.

В крепости уже горело несколько строений. Запасы пороха, пушек, продовольствия, амуниции, которые за много лет скопил жадный Мазепа, в одну ночь невозможно было вывезти. Только пушки светлейший велел забрать все до одной, дабы не усиливать короля. Их оказалось в оружейном сарае более трёхсот. Несколько подвод было загружено бочками с порохом.

   — Остальное сжечь, — приказал Меншиков.

Гулко грохнул пороховой погреб, разметав ближайшие сараи и хаты. Жители, выбегая из горящих хат, с криком и стонами устремлялись в тёмную степь, лишь в ней видя своё спасение. А из степи Батурин виделся лишь морем ревущего огня.

Сам светлейший, отправляя подводы, груженные добром, наряжая сотни для их сопровождения, уходил из Батурина с последней группой драгун его личной охраны.

   — А вот теперь Чечела сюда, — сказал он, вскочив в седло.

Когда привели к нему полковника, указав на ворота, Меншиков повелел:

   — За отказ выполнить государеву волю и сопротивление царскому войску вздеть коменданта Чечела на воротах.

Связанного коменданта посадили на коня, провели под уздцы к воротам, сверху была спущена петля, которую накинули на шею Чечелу.

   — Вот тут ты и встретишь своего благодетеля Мазепу вкупе с королём свейским, — зло пошутил Меншиков и махнул рукой. — Давай.

Коня, на котором сидел Чечел, огрели плетью, он рванулся из-под седока, и комендант повис в петле в проёме въездных ворот.

Светлейший повернул своего коня в темноту и ускакал вслед за ушедшим трофейным обозом, сопровождаемый охраной. Их путь ещё долго освещал огонь полыхавшего сзади Батурина.

Этот же огонь видели король и Мазепа, спешившие с армией от Десны на выручку гетманской столицы. Только теперь Мазепа стал понимать, какую роковую ошибку он совершил, соблазнив короля идти на Новгород-Северский, а не на Батурин.

«Старый я дурень, — шептал он. — Шо ж я наробив».

Новгород-Северский с успехом отбил все атаки шведов, и король уже собирался приступить к осаде, как пришло сообщение: Меншиков идёт на Батурин.

   — Ваше величество! Ваше величество! — вскричал Мазепа, от волнения перейдя на родной язык. — Треба скорийше на Батурин, я там для вас припас триста пушек, много пороху, гору провианта. Ой, скорийше повертаймо!

Карла не надо было уговаривать. У него осталось всего тридцать четыре пушки, пудов десять пороху, а уж о провианте и говорить нечего.

Он скорым маршем двинулся на Батурин, а когда подошёл к Десне и начал паромную переправу, на него напала дивизия Гордона. Карл открыл огонь изо всех пушек, не жалея ни пороха, ни картечи (всё это возместит многократно Батурин!), и отбил все атаки русских.

К вечеру шведская армия была на левом берегу Десны, до Батурина оставалось шесть миль.

Но едва наступила ночь, как далеко впереди вспыхнул огонь, потом донёсся приглушённый расстоянием сильный взрыв, а после него зарево осветило едва ль не полнеба.

«Господи! Порох, — бормотал Мазепа. — То ж мий порох».

Они шли всю ночь на этот пожар, который к утру сник, словно испугавшись рассвета.

А когда рано утром 2 ноября наконец подошли к Батурину — города не было. Дымились одни головешки, да в уцелевших воротах висел полковник Чечел, высунув длинный язык, словно дразня им своего гетмана.

   — О несчастные наши початки, — сказал дрогнувшим голосом Мазепа, и взглянувший на него Орлик увидел, как покатились по щекам гетмана крупные слёзы. И только сейчас рассмотрел генеральный писарь, насколько стар и жалок человек, перед которым совсем недавно он трепетал и которого смертельно боялся. Да и не он один.

Пётр внимательно осмотрел свой генералитет, собравшийся на военный совет.

   — А где гетман Скоропадский?

   — Я здесь, государь, — сказал от дверей гетман, только что переступивший порог. — Прости, что запоздал, но дело вельми важное задержало.

   — Какое? — спросил Пётр, хмурясь.

   — Только что со своим полком перешёл от Мазепы назад полковник Даниил Апостол[108].

   — То доброе дело, — улыбнулся Пётр. — Где он?