— Ну, генерал-квартирмейстеру по долгу службы надлежит думать о провианте, — не без ехидства напомнил Реншильд. — Кстати, в иных полках уже по две недели солдаты не ели хлеба, Гилленкрок.

   — Я стараюсь делать всё, что в моих силах, фельдмаршал. И именно поэтому согласен с первым министром, что нам немедленно надо идти к Могилёву. Немедленно. Иначе русские могут перехватить Левенгаупта.

   — Левенгаупта? — усмехнулся Реншильд. — Да они боятся одного его имени. Они не посмеют приблизиться к нему.

   — Они ещё более боятся имени нашего короля. — Гилленкрок сделал полупоклон в сторону Карла, как всегда сидевшего в углу. — Однако ж не боятся нападать на нас едва ли не каждый день.

   — Эти блошиные укусы вы всерьёз считаете нападением, Гилленкрок? Едва ввязавшись в бой, они бегут от нас словно зайцы.

   — Однако эти «зайцы», фельдмаршал, выбили у нас уже около трёх полков.

   — Если б вы, генерал-квартирмейстер, хорошо кормили наших солдат, этого бы не случилось, — парировал фельдмаршал упрёк о потерях. — Откуда у солдат берутся силы для боя? От хлеба, дорогой Аксель, от хлеба. А где он?

Реншильд победоносно взглянул на Пипера и Гилленкрока, считая, что не только разбил их доводы, но главное, отомстил за свой «ревматизм». А назвав Гилленкрока по имени — «дорогой Аксель», он не расположение своё ему явил, а скрытую насмешку, обвинение в мальчишестве.

Пипер понял по одному ему известным приметам, что король склоняется на сторону фельдмаршала, и поэтому, вскочив, заговорил с жаром:

   — Ваше величество, армия знает о том, что к нам идёт Левенгаупт с провиантом, она ждёт его, надеется. Но если русские перехватят обоз, то шведы падут духом. Никто не может гарантировать, что шведский солдат, с радостью сражавшийся под вашим командованием, не разочаруется во всём и что ему даже жить не захочется, когда он увидит, что его привели в страну, откуда вернуться на родину у него нет никакой надежды. Заклинаю вас, ваше величество, обдумать всё, взвесить на весах разума. Поворот на юг сейчас смертелен для нас. Концом всего этого будет полная гибель цветущей армии, с которой король совершил такие блестящие деяния. Эта потеря будет невосполнима, ваше величество, как для вас, так и для Шведского королевства.

Пипер сел, стараясь не смотреть в сторону фельдмаршала, но тот сам напомнил о себе:

   — Вы что же, граф, считаете, что я желаю гибели нашей армии?

   — Нет. Я так не говорю, фельдмаршал. Но я считаю ваш план неприемлемым.

   — Странно, — пожал плечами Реншильд. — Очень странно. С каких это пор партикулярные люди стали устанавливать, как надо вести военную кампанию?

Фельдмаршал знал, что говорить. Карл XII, считавший себя до мозга костей военным, недолюбливал и даже презирал дела и людей партикулярных, то есть гражданских. А что ни говори, граф Пипер министр, а значит, человек невоенный.

Все присутствующие уже поняли, какой план примет король. Однако Карл решил ещё немного поиграть в «военный совет». Он взглянул на молчавшего до этого генерала Лагеркрону.

   — А что думает об этом командир нашего авангарда?

Что мог «думать» прямой подчинённый фельдмаршала?

   — Я думаю, ваше величество, — вскочил Лагеркрона, — надо идти на Украину. Казаки, перешедшие на нашу сторону, станут так же терзать московитов, как сегодня они не дают нам покоя.

   — Ну что ж, — заговорил наконец король, и все мгновенно повернулись в его сторону, являя верноподданнические чувства. — Я тоже считаю, что необходимо идти на Украину. Там нас ждёт тайный и сильный союзник. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов Турцию, которая всегда желала ослабления России и, в случае необходимости, может выступить на нашей стороне. А что касается Лещинского, граф, то как только мы выиграем генеральную баталию, все его противники прикусят языки и развяжут ему руки. Ну а Левенгаупт? Я думаю, фельдмаршал прав: Адам не даст себя ни обмануть, ни тем более победить русскому медведю. Он догонит нас.

Карл увидел, как скисли Пипер с Гилленкроком, и поэтому решил взбодрить последнего, поручив ему дело, противником которого тот только что выступал:

   — Генерал-квартирмейстеру я предлагаю к завтрашнему дню разработать маршрут нашего похода. И как только этот маршрут будет объявлен, тотчас Лагеркрона выступит с авангардом, а потом последуем и мы. Всё, господа.

Пипер дождался, когда все генералы удалились, сказал мрачно:

   — Ваше величество, но это путь к гибели.

   — Нет, Карл, ты не прав, — улыбнулся король. — Это путь к победе и славе. Мы должны дерзать, пока нам везёт.

Узнав о том, что король вышел из Старишей и двинулся на юг, не дождавшись Левенгаупта, Пётр срочно собрал военный совет, на котором выступил сам.

   — Господа генералы, — начал он решительно, — приспел час действовать с наивозможным поспешанием. Отныне путь короля лежит на юг. Тебе, Борис Петрович, с основной армией надлежит идти за ним следом, как и прежде беспокоя его. Вперёд же пошли генерала Инфланта с конницей, дабы сумел он подготовить Стародуб и Млин к обороне, если же, паче чаянья, сие окажется невозможным, разрушил и сжёг их. Тебе, светлейший, велю слать немедля эстафет Мазепе — выступать навстречу шведам, дабы облегчить задачу армии Шереметева. Я же, господа, с летучим отрядом, сиречь корволантом, выступлю наперерез Левенгаупту, с которым стану искать баталии. Хотел я корволант иметь весь кавалерийский, но по причине ужасных грязей, в которых ещё неведомо кто скорей идёт — пеший или конный, — возьму тысяч пять пехоты и столько же кавалерии. Мы не ведаем, с какой силой идёт Левенгаупт, предположительно с восьмью тысячами. Но дабы иметь перевес, я вызову из Кричева Боура, пусть он идёт на Шклов встречь Левенгаупту, так что ты на него не рассчитывай, Борис Петрович.

   — Может, следует, государь, и Вердена звать из Моготова, — сказал Шереметев. — Коли король не пойдёт на Смоленск, что ж ему там даром стоять-то да хлеб переводить?

   — Зело верно, Борис Петрович, заметить изволил. Вердена я позову к себе в сикурс за мной вдогон. Тебе же, светлейший, надо идти на соединение с Мазепой. Всем ещё раз повелеваю — беспокоить неприятеля по своему усмотрению и воле, в генеральную баталию с ним не вступать без меня. Сие строжайше запрещаю.

После военного совета корволант выступил немедленно. Царь был в великом возбуждении и торопил, торопил всех. Когда конь его, едва вытаскивавший нога, уставал, Пётр слезал с него и шагал пешком вместе с солдатами. Он спешил к Днепру, дабы захватить Левенгаупта на переправе.

Недалеко от Романова к царю привели человека, одетого в потёртый кафтан, который, назвавшись жителем Шклова, сообщил Петру, что шведы ещё далеко за Днепром.

   — Значит, мы успеем к переправе? — спросил Пётр.

   — Успеешь, государь. Должен успеть.

   — Если мы захватим переправу, — сказал Пётр Голицыну, — то дело будет вполовину сделано.

Подошли к Днепру и приступили к переправе на правый берег. Дозоры нашли крестьянина, видевшего своими глазами переправу шведов. Его доставили к Петру.

   — Когда переправились шведы? — спросил его в упор Пётр.

   — Вчерась последние возы прошли, ваше величество.

   — Как долго шла переправа?

   — Три дни без малого.

   — Почему так долго?

   — У них много возов, государь.

   — А ну, — обернулся Пётр к офицерам, — сыщите мне вчерашнего жителя Шклова.

И только теперь Пётр вспомнил, что шкловец этот говорил с некоторым акцентом, вместо «г» слышалось «к» — «косударь». Царь, имевший дело со многими иностранными офицерами, служившими ему, настолько привык к акценту, что вчера не обратил на него внимания. Но сегодня...

Когда привели к нему жителя Шклова, Пётр спросил громко:

   — Так всё же где жил ты: в Шклове али в Стокгольме?

   — В Шклове, косударь, — отвечал тот, бледнея.