— Раздевайся, Прохоров, — сказал царь почти дружелюбно. — Чай, в гости пришёл.

Прохоров не спеша снял шубу, не найдя свободного штыря на стене, аккуратно положил её на лавку в угол вместе с шапкой.

   — Пошто с бородой? — поинтересовался Пётр.

   — Я пошлину уплатил, государь.

   — Сколько?

   — Как и положено — сто рублёв.

   — Сто рублёв? — переспросил с оттенком уважительного удивления царь. — Богато живёшь, купец.

   — Не обижаемся, государь.

   — Ну что ж, садись, Прохоров, к царскому столу, — кивнул царь на чашку. — Да отведай нашего варева.

Прохоров сел к чашке и, увидев варево, кажется, смекнул, зачем зван, но виду не подал.

   — Я токмо из-за стола, государь. Сыт. Благодарствую.

   — Посля станешь благодарить. То, что дома ел, — не в счёт. Здесь тебя царь угощает. Ешь. — В голосе Петра явилась некая жёсткость. — Ешь, Прохоров, не ломайся.

   — Но, государь...

   — Ешь! Велю, — стукнул ладонью Пётр по столу. Прохоров вздрогнул от этого, схватил ложку, зачерпнув первую, смотрел столь жалостливо на варево, словно свою плоть вкусить готовился.

   — Ну-у! — прорычал Пётр.

Купец начал есть. С грехом пополам проглотил три ложки, поднял на царя глаза, полнящиеся слезами.

   — Не могу, государь.

   — Ах, не можешь! — рванулся к нему Пётр с палкой. Но первый удар не получился, палка зацепила низкий потолок, да и Прохоров утицей скользнул со стула на пол.

   — Государь, за што?

   — Ай не знаешь, за што, сукин сын! — Царь схватил купца за ворот, оторвал от пола, бросил в угол на его шубу. Начал бить по щекам ладонью, тяжёлой, как из железа, приговаривая: — Это тебе за крупу! Это за мясо! Это за крупу!

Потом отошёл к столу, тяжело дыша, не от битья, от гнева, дёргая щекой, приказал:

   — Жри, скотина. Всё жри. Иначе повешу. Прохоров, трясясь и плача, сел к столу, опять взялся за ложку. Ел, постанывая, глотал, почти не жуя, в чашку капали слёзы, сопли.

Пётр прошёл на своё место, набил трубку. Закурил. Заслышав, как заскрёб купец ложкой дно чашки, сказал:

   — Довольно. Ещё объешься.

Купец отложил ложку, подозрительно икнул, видимо, съеденное у него стояло колом в горле.

   — Что ж молчишь, — усмехнулся Пётр. — Али с угощеньем язык проглотил?

   — Спасибо, государь, — прошептал купец одними губами, боясь сильно рот открывать, дабы варево назад не пошло.

   — Так вот, Прохоров, завтра же поставишь на верфь во все поварни добрую муку и крупу. Да и мяса дохлого чтоб я не видел здесь. Ежели впредь замечу хоть один мешок затхлой, гнилой муки ли, крупы ли, повешу, Прохоров. Ей Христос, повешу. Ступай.

Купец вскочил, быстро схватил шубу, шапку, кланяясь царю, открыл задом дверь, выбежал вон.

Вскоре вошёл денщик, принёс трёхсвечный шандал, поставил на стол.

   — Чего скалишься, Павел? — спросил царь.

   — Так купчишка давешний, Пётр Алексеевич, там под плетень блюет, остановиться не может. Кажись, уж всё с него вытянуло.

   — Пускай очищается. В брюхе повычистит, в голове прибавит.

Король Карл непоколебимо верил в свою грядущую победу. Именно эта его уверенность успокаивающе действовала на большинство его окружения. Даже Мазепа стал верить, что шведы в конце концов победят.

На своё предложение Петру пленить короля, сделанное дважды (первый раз через Апостола, потом через Галагана), Мазепа не получил никакого ответа. И поначалу отчаивался, ведь Апостол и Галаган увели с собой почти всех казаков, а последний, кроме того, разбил полк шведов и захватил в плен всех его офицеров.

Но потом мало-помалу гетман успокоился. Разоблачения он не боялся: ведь не поддался же он на уговоры Головкина написать план похищения короля на бумаге. И если б даже русские попытались что-то довести до сведения короля, любые обвинения было легко опровергнуть: клевета, клевета с целью опорочить гетмана в глазах короля.

Уж что-что, а отводить подозрения от себя Мазепа умел в совершенстве, если даже прозорливому Петру он морочил голову более двадцати лет.

И теперь, находясь всё время рядом с королём и слыша ежедневно, ежели не ежечасно его хвастливые заявления о беспрерывных победах над врагами (около шестидесяти битв — и все победоносные), Мазепа невольно поддался обаянию этой самоуверенности.

   — Вы обратили внимание, гетман, что русские всё время убегают от меня.

   — Как же, как же, ваше величество, не слепой, вижу.

Карл сам старался не замечать, а вскоре приучил к этому и Мазепу, что же творится вокруг его армии. Что солдаты гибнут не только от морозов и голода, что их громят отряды местных партизан, не говоря уже о наскоках казаков и регулярной конницы.

Всё это король небрежно называл «комариными укусами», а в письме к сестре Ульрике — «весёлой зимой». Однако, несмотря на «комариные укусы», а точнее, благодаря им и «весёлой зиме», шведская армия катастрофически таяла.

Лучше и яснее всех конец этой экспедиции видел граф Пипер, беспрестанно уговаривавший короля:

   — Ваше величество, надо уходить за Днепр, здесь мы погибнем.

   — Не нойте, граф. Всё идёт великолепно. Русские всё время отступают.

   — Они, отступая, обескровливают нас. А за Днепром мы бы спокойно могли дожидаться помощи от Лещинского и Крассау.

Но даже если бы Карл послушался своего первого министра, он вряд ли смог бы уйти теперь целым на правобережье. Ему бы пришлось пробиваться через дивизии гетмана Скоропадского, через военные отряды князя Дмитрия Голицына[109], полки генерала Гольца, и это при непрерывных арьергардных боях с Шереметевым и Меншиковым.

Нет, катастрофа и здесь была бы неминуема. Избежав Полтавы, Карл получил бы конфузию, скажем, при Белой Церкви. Конец был предрешён, за королём оставался лишь выбор места действия. Последнего действия затянувшейся трагедии.

   — Нет, Пипер, мы здесь полные хозяева.

   — Да, да, ваше величество, — льстиво поддакивал новый друг Мазепа, не желавший ухода короля с его гетманщины. — Разве для вашей армии и вашей славы не лестно будет дойти почти до границ Азии?

   — Азии? — удивился король. — Вы считаете, что она уже близка?

   — До неё всего восемь миль, ваше величество, — не сморгнув глазом соврал Мазепа.

Едва прибыли в Коломак, король вызвал генерал-квартирмейстера Гилленкрока и приказал:

   — Немедленно разузнайте о дорогах, ведущих в Азию.

   — Ваше величество, но до Азии очень далеко. Да и к чему это нам?

   — Но Мазепа мне сказал, что граница Азии близко. Мы обязательно должны туда пройти, чтобы иметь возможность сказать, что мы были в Азии.

   — Вы шутите, ваше величество.

   — Я не шучу, — рассердился Карл. — Сейчас же отправляйтесь и разузнайте о путях в Азию.

Обескураженный генерал-квартирмейстер отправился к Мазепе.

   — Ваше превосходительство, зачем вы сказали королю о близости Азии?

   — Но я думал, это приятно будет слышать его величеству.

   — Ему это настолько приятно, что он посылает меня узнать туда дорогу.

   — Боже мой, — испугался Мазепа. — Но я никак не думал, что дело повернётся столь серьёзно. Я просто хотел поласкать слух короля.

   — Вот и «поласкали». Вы обязаны знать, как опасно шутить таким образом с нашим королём. Ведь он так любит славу, что его легко побудить продвинуться дальше, чем было бы целесообразно. Что же мне теперь делать? Ведь согласно приказу я должен ехать в Азию. Вы понимаете?

   — Ладно, генерал. Идёмте к королю, и я скажу ему, что я просто пошутил.

   — Идёмте.

Мазепа натянул папаху и, вздыхая, отправился вслед за Гилленкроком, придумывая на ходу, как бы оправдаться и не заработать попрёков от высокого повелителя. Однако, когда они вошли к королю, Карл сам вскричал, увидев Мазепу: