— Я был рад нашей встрече, генерал. И обмену мнениями. Будем вместе бить врага, где его увидим.

   — Ах, где ж его увидишь, адмирал. Русские боятся высунуть нос на поле брани, позасели в городах, огородились пушками. Дня три тому прихватили мы под Ямбургом их кавалерию во главе с бригадиром Фразером, так этот немец едва выскользнул. Если б не туман, я б от его отряда ни рожек ни ножек не оставил.

А в это время в Адмиралтействе в Петербурге Апраксин распекал незадачливого бригадира:

   — Кто вам разрешил идти к Ямбургу, бригадир?

   — Но я считал свой долг проявлял инициатив, — оправдывался Фразер.

   — Хороша инициатива, едва не погубили всю нашу кавалерию. И потом, зачем вы уничтожили провиант под самым Петербургом?

   — Чтоб не достался враг. Вы сам, адмирал, давал приказ.

   — Верно, давал. Но где? В Ингрии, а не за огородом столицы. — Апраксин помолчал, пожевал недовольно вялыми губами и продолжал: — Я вам дам для связи своего офицера, господин бригадир, и попрошу его мнения не отвергать, ибо он моим гласом станет для вас.

   — Вы не доверяйт мне, господин адмирал, — обиделся Фразер.

   — Если б я вам не доверял, Фразер, я бы немедля отстранил вас от командования. Я просто даю вам помощника.

Лукавил Фёдор Матвеевич, лукавил. Была б его воля, он бы уже выгнал Фразера, но назначением высших офицеров ведал царь. И поэтому, едва Фразер покинул кабинет, адмирал тут же взялся за письмо к Петру. Описав свои подозрения и основания к ним, заключил так: «...Для того прошу, ваше величество, прислать в конницу доброго командира, и лучше из русских».

Затем Апраксин вызвал своего наиболее способного адъютанта и сказал ему:

   — Посылаю тебя, братец, к Фразеру. Будешь неотлучно при нём состоять и наш интерес блюсти. Где увидишь противное отчине нашей, немедленно шли донос мне. А коли точно узришь, что бригадир к неприятелю переметнуться умыслил, бери под караул его. И вот ещё...

Адмирал притянул лист бумаги, написал на нём несколько строк, запечатал в конверт, приложив собственную печать. Вышел из-за стола, приблизился к адъютанту:

   — О сём пакете ты да я ведаем. Более никому знать не должно.

   — И Фразеру? — спросил адъютант, взглянув на адрес, где значилась фамилия бригадира.

   — Ему в первую голову. Коли случится меж вами и шведами лихая баталия, с которой вам ретироваться доведётся, сунь этот пакет нашему убитому солдату за пазуху, а ещё лучше офицеру, ежели такой попадётся.

   — Значит, сей пакет для Любекера?

   — Верно, братец мой, верно. Но смотри ж, братец, сотвори так, чтоб швед не почуял обмана.

   — Сотворю, ваше превосходительство, — вытянулся адъютант, смутно начиная догадываться о задуманной хитрости адмирала.

Но в подробности вникать не посмел, знал, что и так ему много доверено. И уже в дверях Апраксин взял офицера за рукав, заглянул ласково в глаза, сказал тепло, по-отечески:

   — И ещё, Ваня. Сразу после того смотри в оба за оборотами неприятеля. И по тому, что он творить начнёт, сообразуй наши действия.

   — Хорошо, Фёдор Матвеевич, буду сообразовывать.

   — Ну и с Богом, братец, с Богом.

Адъютант вышел, Апраксин перекрестил его вслед, потом осенил крестом себя и воротился за стол.

Наконец-то король вышел из Могилёва, простояв там почти месяц. Не по его воле задержка произошла, армия голодала. Многие в штабе, в том числе и Пипер, настаивали выступить навстречу Левенгаупту с его огромным продовольственным обозом.

Карл тоже понимал, что именно этот обоз в семь тысяч подвод поможет его армии дойти до Москвы, но не захотел ждать его в Могилёве, где солдаты умудрились съесть всё живое, не брезгуя кошками и собаками.

Отправив Левенгаупту в Ригу приказ о выступлении на соединение с главной армией, Карл выступил сначала по направлению на юго-восток, но, дойдя до Долгих Мхов и забравшись в непролазные чащобы и болота, свернул на восток.

Дороги лесные были узкие и грязные. Голодные, выхудавшие кони едва волокли по ним телеги и пушки.

Много хлопот доставляли армии беспрерывные казачьи налёты. Казаки появлялись внезапно, словно падали с неба, с гиком и свистом налетали на растянувшуюся колонну, сверкая палашами, вихрем проносились и так же внезапно исчезали, оставляя после себя десятки убитых и раненых шведских солдат.

Карла раздражало в этих налётах не столько появление казаков, сколько их быстрое исчезновение. Не успеют солдаты ружей зарядить, а казаков и след простыл.

— Нет никакого удовольствия биться с русскими, — говорил король с нескрываемым презрением. — Потому что они не сопротивляются, как другие, а бегут.

Он старался не замечать, что бегущие вырубали в колонне его солдат, сами не неся потерь.

Лесные дороги так выматывали силы, что у села Доброго решено было сделать днёвку, тем более что солдатам посчастливилось здесь напасть на яму с припрятанным хлебом.

Конечно, сами бы они яму вряд ли обнаружили, поскольку находилась она в стороне от дороги. Но солдатам удалось поймать в лесу прятавшегося там местного жителя. И поскольку тот не признавался, где спрятан хлеб, его стали пытать. Способ пытки у солдат был один, много раз проверенный и очень действенный. Они обмотали несчастному сухой травой босые ноги и подожгли её. Такое «поджаривание» всегда веселило солдат, потому что пытаемый падал на спину и, задрав вверх ноги, начинал выделывать ими такие коленца, что солдатский хохот покрывал его отчаянные крики и стоны. Солдаты называли это «пляской по небу». Не выдержал «пляски» и житель села Доброго, рассказал о яме.

Местность для днёвки представлялась королю удобной ещё и потому, что от русских их отделяли две заболоченные речушки, перейти через которые кавалерии было невозможно.

Но Пётр думал иначе. Остановка шведов, их растянутость на многие вёрсты давали прекрасную возможность попытать боевого счастья регулярному войску. Ещё с вечера он вызвал к себе командира Семёновского полка князя Михаила Михайловича Голицына.

   — Вот что, князь Михайла, бери восемь батальонов и ныне в ночь пройди болота и Чёрную Наппу, дабы заутре ударить по шведу. Отсюда он нас не ждёт, да и туман поутру тебя прикроет. Атаку начнёшь штыком, ну а далее как Бог попустит. Порох и пули лучше сберечь для отхода. В долгий бой не втягивайся, там, почитай, вся армия. Потревожишь неприятеля — и того довольно. Отходи порядком, если станет зело наседать конница — стройся в каре.

   — Сикурс будет? — спросил Голицын.

   — В сикурс драгун Флюка пошлю, но ты на них не надейся, зело болота топкие, могут завязнуть. На себя надейся, князь Михайла, на себя да на Бога.

Голицынские батальоны выступили ещё в темноте, пороховницы солдаты вешали под самое горло, дабы не замочить порох при переходе речки Черной Наппы. Запрещено было разговаривать и даже кашлять или чихать.

Впереди семёновцев, как всегда, шёл князь Голицын, вооружённый шпагой и двумя пистолетами. Именно шпага князя, поднятая им над головой, и будет служить сигналом к атаке. Впрочем, пока князь виден лишь самым ближним солдатам, а к тому времени, когда подойдут к шведам, должно светлее стать.

По болотистой низменности вышли к речке — и сразу вброд, дно вязкое, илистое, вода чёрная, не зря, видимо, речушка Черной Наппой зовётся. Вода в иных местах по грудь солдатам, оружие и пороховницы подняты над головой. После реки опять вязкое болото и над ним белёсый туман.

«Нет, — думает князь, — сикурсу не пройти. Государь прав. Самому надо управляться».

Но вот болото кончилось, началось повышение местности. Голицын напряг зрение и увидел впереди низкие выгоревшие шатры, телеги, коней. Со звоном выхватил шпагу, взметнул над головой, полуоборотившись к батальону, покрутил ею над собой и побежал вперёд, выискивая взглядом первую жертву. Ею стал швед, вылезший только из шатра и не продравший ещё глаза. Голицын привычным, отработанным движением сделал неглубокий укол под левый сосок, и швед повалился замертво, не успев и вскрикнуть.