— Для каких? — вставил Пётр вопрос, даже забыв затянуться трубкой.

   — Для грота, фока и бизани. Для средних парусов грот-марселя и фор-марселя идёт парусина тонее канифасу и называется карельдук и клавердук, для верхних парусов идёт ещё тонее парусина, называемая брамсельдук.

   — Экий ты молодчик, — искренне похвалил Пётр. — И твой Золотарёв сие знает?

   — Нет, господин бомбардир. Я это сегодня писал, а он со вчерашнего под караулом.

   — Так ты ему всё и пишешь?

   — Всё, господин бомбардир, надо ж науку отрабатывать.

   — Какую науку?

   — Но вы ж сами велели ему меня грамоте учить. Он и выучил. А сюда приехали, сказал: отрабатывай. Я и стараюсь.

Пётр крякнул, спустился с крыльца, сел на верхнюю ступеньку, сказал ласково:

   — Сядь-ка, дружок, вот около.

Курман думал, что ослышался, но бомбардир повторил:

   — Садись, садись, не съем.

Курман подошёл осторожно, опустился рядом, стараясь не коснуться бомбардира, но тот неожиданно обхватил его за плечи, похлопал дружески.

   — Эх, милый Курман, кабы твой бездельник твою голову и сердце имел, — молвил с теплотой, мало ему свойственной. — Как твоя фамилия?

   — Курман.

   — Это имя, а фамилия как?

   — Не знаю, господин бомбардир, сколь помню себя, всегда только Курманом был.

   — Тогда решим так, — сказал Пётр. — Будет у тебя фамилия Курманов. Понял?

   — Понял, господин бомбардир.

   — Имя Курман, фамилия Курманов. А как отца звали? Чтоб уж и отчество было?

   — Не помню, господин бомбардир, — молвил виновато татарчонок. — Я не знал его.

   — А ладно, — махнул трубкой бомбардир. — Бери моё. От сего дня спросят, отвечай Курман Петрович Курманов. И отныне ты не слуга балбесу Золотарёву Ваське, а полноправный ученик по морскому делу. Передай так и Плещееву, мол, бомбардир велел. Ступай, сынок.

Курман вскочил и уж сделал несколько шагов, Пётр окликнул:

   — И ещё. Курманов, ежели кончишь курс на отлично, вернёшься в Россию лейтенантом флота. Это я тебе обещаю.

   — Спасибо, господин бомбардир.

   — И тебе тоже, друг. Порадовал ты меня. Хоть ты порадовал.

У профессора Рюйша[44]

Наконец 9 сентября был заложен фрегат длиной по килю в сто футов. Стапель[45] для него установили вдоль берега, что привычнее для русских, спускавших ранее в Воронеже свои корабли. Все детали киля, вытесанные из дуба, были хорошо сплочены, пригнаны, и мастер Поль был доволен. Ещё бы, отводили на подготовку месяц, а волонтёры управились за три недели. В этот же день удалось установить и два носовых шпангоута, заранее заготовленных. Однако при установке шпангоута Аргилович оступился и вывихнул ступню, и поэтому до дома волонтёрам пришлось тащить его на себе. Пётр сам исследовал больную ногу имеретинского царевича, велел лежать и тут же отправился к Витзену.

   — Есть ли у вас добрый лекарь-костоправ?

   — А что случилось, Пётр Алексеевич?

   — Да один мой товарищ ногу подвернул.

   — Есть у нас знаменитый врач, профессор анатомии Рюйш.

Пётр сам доставил пострадавшего к профессору, и когда тот, осмотрев ногу, взяв по-особому ступню и дёрнув так, что Аргилович вскрикнул, поставил сустав на место, Пётр тут же спросил:

   — Господин профессор, объясните, как вы это сделали?

   — Всё очень просто, молодой человек, кость выскочила со своего места, я её вернул туда, где ей положено быть.

   — Но мне хочется знать, как это делается? — не отставал Пётр.

   — Я могу вам это показать только на скелете, молодой человек, — отвечал Рюйш, надеясь, что таким ответом вполне удовлетворил любопытство. Кого угодно, но только не господина бомбардира.

   — Значит, у вас есть скелет? — не отставал он.

   — Есть.

   — Вот и покажите, пожалуйста. Очень прошу вас.

   — В таком случае пройдёмте в анатомический кабинет, молодой человек.

В анатомическом кабинете Пётр опешил — столь много удивительного было расставлено здесь по полкам, а у профессорского стола во весь рост стоял человеческий скелет.

   — Ба-а, — воскликнул бомбардир в удивлении, — да у вас тут такие диковины!

   — Это не диковины, молодой человек, — усмехнулся Рюйш. — Это препараты и пособия, изготовленные мной для демонстрации студентам во время лекций.

   — Так вы читаете лекции, господин профессор?

   — Да. По анатомии человека.

   — Я смог бы на них побывать?

   — А почему бы и нет?

   — В таком случае я буду вашим слушателем, господин Рюйш.

   — Завтра я веду студентов в госпиталь на практику. Приходите.

   — Я обязательно буду у вас.

   — А теперь смотрите сюда.

Профессор Рюйш подвёл Петра к скелету и подробно объяснил на костях ступни его, как происходит вывих и как надо сделать, чтоб вернуть кость на место. Пётр не удовлетворился объяснением, а, склонившись над ступней, несколько раз сделал скелету «вывих» и вправление кости на место.

   — Только учтите, молодой человек, для пострадавшего эта операция очень болезненна. Поэтому вы должны это делать как можно быстрее, лучше мгновенно.

Увлечённые люди, а к таким именно и принадлежал Рюйш, очень ценят внимание и интерес других к их увлечению и стараются как можно больше и подробнее рассказать о любимом предмете. О лучшем слушателе, чем этот долговязый русский, и мечтать не надо было.

   — А как вы изготовили скелет?

   — Городские власти разрешили мне взять труп казнённого преступника, — начал Рюйш рассказывать об изготовлении этого учебного пособия в подробностях, объясняя, как вываривался скелет, как скреплялся, чем окрашивался.

После рассказа профессора Пётр шлёпнул скелет по черепу, молвил удовлетворённо:

   — Служил дьяволу, а ныне — науке. Скажи спасибо, злодей.

   — Вы совершенно правы, господин...

   — Михайлов, — подсказал бомбардир.

   — Господин Михайлов, благодарю вас за внимание, и если...

   — Нет, нет. Ещё не всё, — сказал Пётр, почувствовав, что Рюйш собирается закончить беседу. — Пожалуйста, ознакомьте меня со всем, что есть у вас на этих полках.

   — Но, господин Михайлов, для этого потребуется не один час. И потом, меня ждут.

   — Хорошо, вы не возражаете, если я к вам ещё наведаюсь?

   — Разумеется, нет.

   — Тогда покажите мне ваш последний экспонат, который вы недавно изготовили и который на ваш взгляд наиболее удачен.

   — Пожалуйста, — не задумываясь, сказал Рюйш. — Я недавно забальзамировал умершего младенца.

   — Где он? — встрепенулся бомбардир.

   — Пройдёмте в тот угол.

Пётр увидел там стеклянный ящик, в котором лежал обнажённый ребёнок.

   — Да он как живой, — прошептал бомбардир восторженно, — и даже улыбается.

   — Ну улыбку эту, разумеется, я сделал специально, дабы студенты не расстраивались.

   — Расскажите, как вы бальзамировали его, профессор?

   — Зачем вам это, господин Михайлов?

   — Мне надо знать, господин профессор. Пожалуйста.

И Рюйш стал подробно объяснять секреты бальзамирования, впрочем ничего не скрывая от господина Михайлова, в котором вдруг почувствовал родственную душу. Но едва кончил рассказ, как «родственная душа» вдруг попросила:

   — Позвольте, я сниму верхнее стекло?

   — Зачем, господин Михайлов? — удивился Рюйш, которого ещё ни один студент не осмеливался просить об этом, мягко выражаясь, кощунстве. Да и сам он в мыслях не допускал открывать этот маленький саркофаг.

   — Я хочу потрогать его. Вы не бойтесь, я не причиню ему вреда. Мне только надо убедиться, что это не кукла.

   — Господин Михайлов, неужели вы думаете, что я позволю себе...

   — Что вы, что вы, профессор, я знаю, что дитя настоящее. Но всё ж очень прошу, снимите стекло, оно отблёскивает и мешает подробно рассмотреть это чудо.