Шведы были подпущены столь близко, что ясно стали различимы лица солдат, блеск наострённых штыков.

   — У вас что? Порох отсырел? — зашипела пехота, сама дрожавшая от нетерпения.

И вот грохнул пушечный залп, и сразу за ним донёсся со стороны шведов мощный звук, по утверждению очевидцев, «якобы огромные здания рушились». Это падали целыми рядами сражённые картечью шведы. Вслед за пушками залпами ударила из ружей пехота.

Однако шведов не остановил этот смертоносный огонь. Ныне должно сбыться их требование: «Смерти или хлеба». Иного они уже не хотели. Они яростно шли в штыковую, и остриё первого удара было направлено на первый батальон Новгородского полка, который был переодет в серую форму новобранцев.

Здесь Карл велел создать двойной перевес, надеясь именно в этом месте прорвать линию русских и отрезать их левое крыло.

И хотя Новгородский полк состоял из самых опытных бойцов, первый батальон был вскоре смят и рассеян. Нависла угроза прорыва шведов.

Царь сам подскакал ко второму батальону, соскочил с коня, схватил в руки ружьё со штыком, поднял его над головой.

   — Ребята, не дадим шведу пройти. За мной!

И бросился вперёд, увлекая весь батальон. Пётр был длинноног и быстр не только в ходьбе, но и в беге, однако и он краем глаза заметил, как обходили его справа-слева новгородцы, и было ему оттого радостно на сердце: «Бегут все! Атакуют дружно, и нет страха на лицах их, но одна жажда мщения».

Разгром первого батальона недёшево дался шведам, кажется, последние силы были затрачены на это. И когда налетел на них свежий второй батальон, возглавляемый длинным Преображенским полковником, то начал колоть, рубить с таким ожесточением и натиском, что шведы попятились. Вначале медленно, но далее всё скорей да скорей.

А справа и слева охватывали шведов конница Меншикова и Боура, и эти объятия ничего хорошего не сулили.

Карл бросил по центру лучшие свои гвардейские полки: Упландский, Кольмарский, Иончепингский, Ниландский, тем самым поставив на карту всё.

И когда он увидел, как русская артиллерия буквально выкосила их картечью, он от отчаянья стал колотить руками по носилкам и даже биться об них головой.

   — Где наша артиллерия? — кричал он, брызгая слюной. — Почему молчат наши пушки?

Словно не ему вчера докладывал Гилленкрок о почти полном отсутствии пороха, а он отвечал ему, что шведам достаточно припасли пороха русские. Верно, припасли.

Внезапно прилетевшее ядро ударило в носилки короля и разнесло их в щепы, убив при этом нескольких человек, в том числе Адлерфельда — королевского летописца. Сам Карл потерял сознание.

   — Король убит! — вскричал кто-то.

И этот крик, как огонёк по пороховой дорожке, помчался по армии: «Король убит!»

Эта новость не прибавила шведам сил (отомстим за короля!), напротив, многих она лишила мужества (король погиб, и мы пропали).

Однако бросившиеся к Карлу его верные драбанты вскоре увидели, что король жив, что он был просто оглушён, контужен. Они тут же из двух пик и какого-то плаща сделали носилки, уложили на них своего несчастного монарха.

Придя в себя, Карл потребовал нести себя в самую гущу боя.

   — Туда! Туда, где дерутся мои славные гвардейцы. Увидев меня, они воспрянут духом.

Но гвардейцы не могли уже увидеть своего обожаемого короля и воспрянуть духом, они все полегли под русской картечью и штыками.

   — Туда! В битву! — требовал, словно помешанный, Карл. В эти мгновения он не хотел жить, искал смерти.

Но она не брала его, вполне довольствуясь его драбантами. В течение считанных минут картечь и пули уложили двадцать четыре носильщика.

Наконец его увидел фельдмаршал Реншильд, попавший в самый водоворот сражения.

   — Ваше величество! — закричал он, направляя своего коня к королю. — Наша пехота погибла. Спасайтесь! Эй, молодцы, скорее уносите короля.

Сам того не желая, этим криком Реншильд как бы давал команду к отступлению.

«Молодцы» не могли уносить короля, их осталось всего двое. Отбросив носилки, они взгромоздили короля на какую-то лошадь, на счастье подвернувшуюся в сутолоке. И она, напуганная канонадой и криком тысяч глоток, понесла великого завоевателя прочь с этого страшного поля. Он сам понукал её здоровой пяткой.

Шведы дрогнули и вдруг, словно по единой команде, кинулись врассыпную. Никто и ничто уже не могло остановить этого панического бегства. За плечами бегущих неслась русская конница, настигая и разя палашами.

Граф Пипер, увидев это, кинулся к штабу, дабы уничтожить, сжечь бумаги. Однако, вбежав в канцелярию, он понял, что ничего не успеет сделать. За окнами уже виднелись русские драгуны со сверкающими палашами.

«Но ведь я почти безоружный, — подумал Пипер. — Они не должны убить меня».

Но от этого ему спокойнее не стало. Наоборот, мысль о возможной смерти подхлестнула графа. Он выскочил из пустого, брошенного штаба и побежал к Полтаве, придерживая у бедра шпагу. Он бежал быстро, дорога была знакома — совсем недавно с Гилленкроком ездил по ней осматривать апроши. Его подхлёстывал топот копыт и крики, нёсшиеся за ним следом. Граф никогда не думал, что умеет так резво бегать.

Увидев на валу русского солдата с ружьём, Пипер закричал ему и замахал рукой, в которой оказался белый лист бумаги, машинально захваченный графом со штабного стола:

   — Эй, солдат... Я сдаюсь плен... Я есть граф... Скорей бери плен.

Отчего-то сдаться в плен измученной Полтаве графу показалось надёжнее, чем поднять руки перед опьяневшими от рубки и крови драгунами.

Генеральная баталия, в сущности, длилась всего два часа — с девяти до одиннадцати. Но сражение на равных было лишь до половины десятого, а после этого шведы начали пятиться и вскоре побежали.

В двенадцатом часу Пётр был уже в лагере у своего шатра и немедленно распорядился о сборе раненых и подсчёте потерь.

Туда к нему стали приводить пленных шведских генералов. Увидев высокого, стройного белокурого пленника, одетого в бархатный кафтан, Пётр вдруг решил, что это и есть король. Он поднялся к нему навстречу, улыбнулся дружелюбно и уж едва не произнёс заготовленную фразу: «Здравствуй, брат мой Карл». Пленника представил светлейший:

   — Принц Вюртембергский.

   — Здоровы ли, ваше высочество? — пришлось сказать разочарованному Петру ради этикета и, не дождавшись ответа, спросить: — Неужели я не увижу моего брата Карла? Александр Данилович, вели объявить в войсках, что, кто пленит короля или хотя бы принесёт его тело, будет тут же произведён в генералы.

   — Зело прытко побежал король, Пётр Алексеевич, догнать невозможно.

   — Вот ты и будешь догонять.

   — Попробую, но кони зело притомились, государь.

   — Дай передых и вдогон, Данилыч. Они, чай, тоже не на чертях скачут.

Наконец Петру принесли разбитые носилки короля, но царь не успокаивался: «Хочу видеть самого».

Принесли и шпагу, в которой он узнал свою, подаренную когда-то Августу Саксонскому.

Перед шатром царя были выстроены шведские генералы, в их числе были Пипер и Реншильд.

Пётр появился перед ними в сопровождении Меншикова сияющий, великодушный.

   — Господа генералы, — объявил светлейший. — Прошу сдать ваши шпаги его величеству и представиться.

Граф Пипер выхватил свою и, взяв в обе руки, встал на колени.

   — Первый министр граф Пипер.

   — Встаньте, граф, — сказал Пётр, — ибо к пленным мы относимся по их достоинству и званию. Светлейший князь, изволь принять шпаги у всех генералов.

Меншиков принял шпагу у смущённого Пипера, подмигнул ему ободряюще. Шагнул к следующему.

   — Генерал Шлиппенбах.

   — Чаю, знакомы уж, — забирая шпагу, заметил светлейший.

   — Генерал Роос.

   — Фельдмаршал Реншильд.

Услышав фамилию знаменитого шведского полководца, царь подошёл к нему.