— Гетман! А я только собрался посылать за вами. У меня вот письмо царя.

У Мазепы захолонуло сердце: «Всё. Пётр написал-таки о моих предложениях. Держись, Иван. Не подавай виду».

   — Вот возьмите и переведите его нам.

Мазепа долго не мог вздеть очки. Руки дрожали всё сильнее и сильнее. Наконец, водрузив очки, он поднёс к лицу лист бумаги. Он сразу узнал почерк Петра. Сколько раз этот почерк ободрял его, утешал, благодарил...

   — «Брат мой Август!..» — начал Мазепа и споткнулся: «Какой ещё Август?»

   — Что это за письмо? — спросил короля.

   — Это письмо царь Пётр направил Августу Саксонскому. Мои драгуны перехватили посыльного, самого расстреляли, а письмо вот мне доставили. Читайте, гетман.

Мазепа сразу повеселел, читать стал с оттенком насмешки над автором грамоты:

   — «...Спешу уведомить тебя, что у короля войска вполовину убыло. Приспело время выступать тебе супротив Лещинского. А на Карлуса не изволь оглядываться, он уже с сих краёв не выберется. Чаем летом генеральную баталию учинить, в которой и дадим ему полную конфузию».

   — Ха-ха-ха, — вдруг расхохотался король, запрокинув голову. — Нет, вы слышали, господа, этот царский бред. Ха-ха-ха! Гетман... ха-ха, гетман, перечитайте, пожалуйста, нам последние строки.

Мазепа, подхихикивая королю, прочитал ещё раз:

   — «Чаем летом генеральную баталию учинить, в которой и дадим ему полную конфузию».

Король хохотал от души, заставляя ещё раза два перечитывать «царский бред». Давно его не видели таким весёлым. Тряся животом, посмеивался и Мазепа. Смеялись адъютанты, генерал Спарре — комендант Москвы, и даже Реншильд вежливо улыбался.

Не присоединялся к веселью лишь Пипер; хмурясь, он рылся в каких-то бумагах, искоса посматривая на бледного Гилленкрока. Только они двое понимали, сколь грозное предупреждение царя было зачитано только что.

К избе Петра, стоявшей на пригорке, подъехал высокий, костистый старик в полушубке. Слез с коня, привязал его к коновязи и пошёл не спеша к крыльцу. На крыльце стоял денщик царя.

   — Ты к кому, старик?

   — К государю, — отвечал тот.

   — Ай зван был? — насмешливо спросил денщик.

   — Зван. Зван аж из самой Сибири. Палий я. Семён Палий. Государь велел по возвращении к нему явиться. Услышал я, что на Воронеже он, вот и приехал.

   — Государь на верфи.

   — Скоро будет?

   — Кто его знает? Може, к ночи воротится.

Палий потоптался в раздумье. Денщик посоветовал:

   — А ты, коли зван, ступай туда. Найди его, назовись. Коли ты ему нужен, он хошь к дому прибьётся пообедать.

   — А где его искать-то? Верфь-то эвон версты на три растянута.

   — Он ныне к смоловарам сбирался. Вон там, где дым идёт. Там должен быть. За коня не боись, пригляжу.

Палий стал спускаться по тропинке к реке, берег которой, насколько хватал глаз, был сплошь уставлен новенькими кораблями различной степени готовности. Где щетинились ещё рёбра шпангоутов, где шла обшивка корпуса, а на многих ставились уже мачты, делались надстройки, каюты. Звенели пилы, тюкали топоры, откуда-то слышалась немудрёная запевка: «Эх раз, вз-зяли-и-и, еще-о, взяли-и-и».

Палий направился прямо к смоловарам. У чёрных больших котлов копошилось несколько человек, таких же прокопчённых, как и котлы. Самый высокий, по всему старший меж ними, что-то объяснял, то показывая рукой в топку, то берясь за ручку мешалки. Именно он и обратил внимание на постороннего, остановившегося у котлов.

Если б Палий не был предупреждён, то вряд ли признал в этом высоком, перемазанном в чёрной смоле работнике государя.

Пётр же, ежечасно ожидавший вестей с театра войны, увидев старика, тут же направился к нему. Ещё не дойдя, спросил с жадностью:

   — Ну от кого? Что привёз?

   — Из Сибири я, государь. Палий.

   — A-а, Семён. Ну что ж, рад видеть тебя в здравии, Палий. Искренне рад. Сейчас пойдём ко мне, поговорим.

Пётр повернулся к смоловарам и сказал наставительно, видимо, не в первый раз уже:

   — Так что огонь ровный держите. Дабы не гасло, но и не шибко пламенело.

Один из смоловаров подошёл, протянул Петру тряпку, пропитанную скипидаром.

   — Вот, господин обермайстер, руки вытереть.

Пётр взял тряпку, стал оттирать от смолы ладони.

   — Идём, Палий. Заглянем только к конопатчикам.

Он широко шагал впереди. Палию приходилось поторапливаться. Они прошли к готовому почти кораблю, стоявшему на трёх рядах клетей, сложенных из чурок, и поднятому благодаря этому почти на человеческий рост от земли. Под днищем, стуча молотками, работали конопатчики, забивавшие в Щели паклю.

   — Обожди тут, — сказал Пётр Палию, передал ему тряпку и, пригнувшись, вошёл под днище, придирчиво осматривая работу конопатчиков.

   — А ну-ка, подь сюда, — позвал одного из них.

Тот подошёл, царь ткнул в щель днища.

   — Вот тут переделаешь, здесь судно течь сразу даст.

   — Хорошо, обермайстер, переделаю.

   — Дай-ка, — царь забрал у работного молоток и нехитрый железный клин. — Идём, покажу.

Пётр подошёл к куче пакли, ловко захватил огромный пук и стал быстро свивать его в длинный ровный жгут.

   — Вьёшь ровно, — объяснял он работному. — Творишь почти верёвкой, не страшись, что толст, зато войдёт туго. И вот так начинаешь забивать.

Пётр, изогнувшись почти навзничь, быстро стал заколачивать жгут в щель: тук-тук-тук, тук-тук-тук. Молоток в его руке бил ровно, словно дятел, жгут входил в щель заподлицо с днищем.

   — Коли видишь, жгут к концу идёт, — учил Пётр, — наращивай его, не давай обрываться. Вот так. Ежели слабо входить стал, добавь пакли. Понял?

   — Понял, господин обермайстер.

   — Держи инструмент. И перебей там, где я указал.

Он подошёл почти к каждому конопатчику, понаблюдал за работой, что-то посоветовал, подсказал:

   — На клин не смотри, не смотри. Зри на шов, на шов, дабы ровный был. А молоток сам клин найдёт.

Потом он вышел из-под днища, распрямился во весь рост, взял из рук Палия тряпку и опять стал оттирать въевшуюся в ладони смолу. И прежде чем уйти, наклонился, крикнул под днище работающим:

   — Сегодня кончайте, завтра смолить будем.

   — Хорошо, обермайстер, постараемся.

Они поднялись вверх по тропинке к царской избе. Денщик встретил Петра в радостной готовности исполнять приказания.

   — Принеси, Павел, обед на две персоны, — приказал Пётр.

Они вошли в избу. Царь, сбросив рабочий кафтан, прошёл в угол за перегородку к умывальнику.

   — Разбалакайся, Палий. Будем обедать.

Палий снял полушубок, осмотрел горницу, всё богатство которой было в куче чертежей, сложенных в углу и даже на столе.

   — Ну как там Сибирь? — спросил Пётр, намыливая руки.

   — Сибирь, государь, вельми богатый край. Зверья, лесу — тьма-тьмущая. Вот руки б туда хозяйские.

   — Да, — вздохнул царь. — Вишь, чем у нас руки связаны, Палий. Шведа скоро год уж как по державе таскаем за собой. Тут флот строим, дабы султан к миру надёжней гнулся. Где тут до Сибири? А зело жаль, что богатство сие взять не можем. Жаль.

Денщик принёс две чашки с густым мясным супом, поставил на стол.

   — Из котла? — спросил Пётр.

   — Из котла, Пётр Лексеич, сам видел.

Они начали есть за одним столом — царь и бывший казачий полковник, возвращённый из ссылки, из Сибири.

   — Небось сердце держишь на меня, Палий, за Сибирь?

   — Не держу, государь. Теперь не держу.

   — Ну, дай Бог забыть старое. Зело много ошибался я. Простить себе не могу. Как вспомню Кочубея, Искру, сердце кровью обольётся. Добро, хоть тебя в Сибирь законопатил, уцелел там.

   — Спасибо, государь.

   — За что? — горько усмехнулся Пётр.

   — Что уцелеть позволил, а главное, к справедливости оборотился.