Справа, слева послышались стоны, вскрики, лязг железа, испуганный храп рвущихся с привязи коней.

Туман, словно вспугнутый начавшейся резнёй, быстро рассеялся. И едва стало видно весь лагерь, как вспыхнула беспорядочная стрельба с обеих сторон.

   — Господин полковник, пушки!

Голицын бросился на крик и действительно увидел несколько пушек.

   — Заряжай картечью, поворачивай на шведа, — скомандовал было князь, но вспомнил, что под рукой у него пехота, а не артиллеристы. Тогда он сам, сунув шпагу в ножны, взялся заряжать пушку. Делу этому Голицын был обучен самим царём ещё в потешных баталиях под Преображенским, именовавшимся на потешный лад Пресбургом.

Однако и солдаты, ведавшие, что пушка — то же ружьё, только побольше, взялись, глядя на полковника, заряжать их.

   — Кидай картуз!

   — Давай банник...

   — Забивай тужее.

   — Где картечь? Сыпь.

Пока шведы пришли в себя, русские успели молча перебить несколько сот солдат и захватить полковой обоз со знаменем и пушками. Пушки тут же были пущены в дело. Картечь буквально выкашивала ряды поднимаемых в атаку солдат.

Взошедшее солнце осветило сражение, которое выигрывали русские. Примечательно, что одновременно его видели оба монарха.

Пётр, взобравшись на крышу амбара, наблюдал за сражением в подзорную трубу. А Карл находился невдалеке и крутился на коне, от ярости рвал ему трензелями[102] губы, но прийти на помощь своему погибающему правому крылу не мог. Не оттого, что трусил, просто не с кем было идти в атаку на русских — при нём всего двадцать драбантов личной охраны.

Из этой свалки вырвался генерал Роос — командир погибающего полка, подскакал к королю и хотел доложить:

   — Ваше величество...

   — Назад, мерзавец! — перебил его король. — Как ты смел обезглавить полк?!

   — Но нужна помощь, ваше величество.

   — Я послал уже. Держитесь. Скоро придёт сикурс, и я сам поведу его в атаку.

Карл надеялся, что русские наконец-то решились на генеральное сражение, и теперь с нетерпением ждал прихода свежих сил, чтобы лично повести их в бой и добить русскую армию.

   — Где эта старая перечница! — злился Карл на Реншильда и слал одного за другим посыльных, требуя немедленного прибытия в его распоряжение драгун.

Но вот воротился один из посланных:

   — Ваше величество, драгуны на подходе.

«Ну сейчас я покажу вам настоящую сечу, — дрожа от нетерпения, думал Карл. — В капусту. Всех до единого в капусту. Никаких пленных, никаких языков».

Он хватался за рукоять шпаги, вряд ли задумываясь в тот миг, что это за оружие. Нет, конечно, он помнил, как униженно презентовал ему эту тяжёлую длинную шпагу поверженный Август II Саксонский. Этот жест означал, что он отказывается не только от сопротивления, но и от польской короны[103].

   — Пусть этим клинком ваше величество пронзит всех своих врагов.

У Августа достало ума умолчать, что эта шпага принадлежала ранее русскому царю Петру.

И, конечно, Карл не подозревал, что сжимает рукоять царской шпаги, с вожделением алкая обрушить её на головы царских солдат.

Но что это? Чутким, опытным слухом король уловил, что сражение стихает, идёт на убыль. И когда он понял, что русские отходят, то, привстав на стременах, вскричал в бешенстве:

   — Трусы-ы! Несчастные трусы...

Генеральная баталия, о которой он всегда мечтал, которую всегда искал, опять уплывала из его рук. Он ещё не знал, что русские целиком уничтожили два его полка, унесли пять знамён, а главное, что с сегодняшнего дня военное счастье окончательно отвернётся от него.

А после обеда, когда измученные голицынские батальоны воротились домой, царь подбежал к командиру. Схватил его, мокрого, грязного, в объятия так, что у того затрещали косточки, звонко расцеловал измазанное, пропахшее порохом и болотом лицо.

   — Князь Михайла! Великое тебе спасибо от меня и отчины. Ах, как изрядно ты станцевал сей танец в очах горячего Карлуса. Сколь служу, но такой славной игрушки не видал. А сии шведские штандарты, что приволокли с собой орлы семёновцы, войдут в Москву. Обязательно войдут за твоим полком, волочась по земле и праху. Спасибо, князь Михайла, за сию викторию. Спасибо. Вот уж истинно, под селом Добрым добрый учинился почин.

От Доброго шведы свернули прямо на север, как и прежде сопровождаемые русской армией, которая ни на один день не оставляла врага в покое.

Почему Карл свернул на север? Уж не собирается ли он идти на Петербург? Эти вопросы не оставляли в покое царя Петра, а беспрестанно приводимые к нему «языки» разных рангов не могли дать вразумительного ответа.

Если уж генерал, адъютант короля, затруднялся ответить, то чего можно было ждать от солдата или капрала. И, как ни странно, этот манёвр короля объяснил русским захваченный ими шведский коновод:

   — Очень просто, в ту сторону не выжжен подножный корм.

И хотя царя такое объяснение не удовлетворило, ему пришлось поверить, поскольку другого не было.

Иррегулярные части казаков и калмыков беспрерывно реяли вокруг шведов, нанося неожиданные и дерзкие удары и успевая уходить, скрываться от ответных атак.

Все эти наскоки выводили Карла из равновесия, он злился на русских, что воюют не по правилам: не хотят скрестить оружие в честном бою. Он жаждал генерального боя, а русские не давали его, оттого у короля сложилось и накрепко закрепилось ошибочное мнение, что русские трусы и воевать не умеют. Даже потеря двух полков на Черной Наппе не поколебала этого мнения. Это казалось ему случайностью.

На подходе к деревне Раевке Карл увидел впереди о правую руку русскую конницу. Решив, что это опять казаки, он приказал:

   — Атаковать и уничтожить.

Полк драгун на рысях двинулся на русских. Король, наблюдавший за атакой, с удивлением отметил, что русские не побежали, как обычно, а вдруг, обнажив палаши, двинулись навстречу шведским драгунам.

   — Тем лучше, — удовлетворённо хрустнул суставами пальцев руки Карл. — Сейчас мои драгуны вырубят эту ораву.

Два конных полка сшиблись, и начался бой. Вначале трудно было понять, кто берёт верх, потому что всё смешалось, закрутилось, засверкало лезвиями сабель и палашей. Однако вскоре стало ясно, что драгуны пытаются вырваться из боя, озадаченные столь яростным ответным натиском.

   — Мерзавцы, что они делают! — злился Карл. — Как они смеют отступать?!

Увы, драгуны «посмели», обжёгшись в короткой схватке, галопом помчаться назад к своей армии.

Гнев короля обрушился на драгунского полковника. Тот, зажимая рукой разрубленную щёку, оправдывался:

   — Но это оказалась регулярная конница, ваше величество.

   — Так в чём дело? Разве вы не командир регулярной армии? Смотрите, чёрт вас возьми, как это делается.

Король проскакал в голову Остроготского полка и, выхватив шпагу, крикнул:

   — Солдаты, докажите вашему королю, что вы достойны его. За мной!

Два эскадрона лучшего полка армии помчались вслед за своим королём доказывать свою преданность венценосному командиру, свою непобедимость.

Однако и на этот раз русский отряд не обратился в бегство, а, наоборот, помчался навстречу шведам, растягивая крылья и охватывая ими кавалерию врага.

Карл был впереди и опытным глазом рубаки заранее наметил жертву, усатого широкоплечего кавалериста, мчавшегося прямо на короля.

Со звоном скрестились на полном скаку палаш русского и шпага короля. Вряд ли догадывался русский, на кого он обрушил свой удар, посмел поднять руку. Телохранители короля, скопом набросившиеся на него, тут же изрубили отважного конника.

Сеча началась. Жестокая и кровавая. Визг и скрежет железа, стоны, вскрики, ржание коней, хрипы сотен глоток — всё сплелось в единый неумолчный гул. Всё забылось бойцами — мать, родина, жизнь, всё устремилось у каждого в одно желание, в одну страсть — убить, убить, убить. Арифметика боя была проста: не убьёшь ты, убьют тебя.