«Когда маячишь на эстраде…» Когда маячишь на эстраде Не суеты и славы ради, Не чтобы за нос провести, А чтобы слово пронести, Сперва — молчат. А что ж ты думал: Прочел, проговорил стихи И, как пылинку с локтя, сдунул Своей профессии грехи? Будь счастлив этим недоверьем. Плати, как честный человек, За недовесы, недомеры Своих талантливых коллег. Плати вперед, сполна, натурой, Без торгу отпускай в кредит Тому, кто, хмурый и понурый, Во тьме безмысленно сидит. Проси его поверить снова, Что обесчещенное слово Готово кровью смыть позор. Заставь его ввязаться в спор, Чтоб — слушал. Пусть сперва со злобой, Но слушал, слышал и внимал, Чтоб вдумывался, понимал Своей башкою крутолобой. И зарабатывай хлопок — Как обрабатывают хлопок. О, как легко ходить в холопах, Как трудно уклоняться вбок. «Иду домой с собрания…» Иду домой с собрания: окончилось как раз. Мурлычу то, что ранее мурлыкалось не раз — свободы не объявят и денег не дадут, надуют и заставят кричать, что не надут. Ну что ж, иной заботой душа давно полна. Деньгами и свободой не тешится она. «Благодарю за выволочки…» Благодарю за выволочки. Они мне в смысле выучки дают довольно много. Кланяюсь в ноги. За головомойки, трепки благодарю покорно, сконфуженно и робко, охотно и проворно. Благодарю за выговоры, поскольку в смысле выбора нет у меня иного. Кланяюсь снова. Спасибо. Спасибо. Спасибо. Благодарствую за лекции спесивые с осанкой государственною. Стерпится — слюбится. Недаром вся возня. Вы выводили в люди всё и — вывели меня. «Мастера ищу давно…» Мастера ищу давно, знающего дело тонко! Без него я все равно ноль без палочки и только. Мастер в поисках меня тоже оттоптал конечности, он ведь тоже без меня — палочка без бесконечности. То-то буду встрече рад, то-то будет рад он встрече, радостно смыкая плечи, встанем мы при встрече в ряд. Станем, палочка с нолем, после сядем и нальем и навеки стакнемся, больше не расстанемся. «В такие дни, в таком апреле…»
В такие дни, в таком апреле, когда снега былой зимы в кострах весны давно сгорели, легко волнуются умы, несчастья легче переносятся, берутся легче города и, как очки на переносице, неощутительна беда. Все думаешь: беда бедою, но ты тудою и сюдою и вот, благодаря труду ты все же обойдешь беду. А теплая земля, парная! А сторона — кругом — родная! А в небе тучка навесная! И вот по ельнику идешь и, шишки сапогом пиная, уверенно, как будто зная, хорошего чего-то ждешь. Ветка в банке Зимняя обломанная ветка зеленеет в банке на окне, и Адам (неправильно, что ветхий) снова просыпается во мне. Снова хочется давать названия, затевать сражение и труд и по телефонам тем названивать, где столетья трубку не берут. Снова заново и снова сызнова, на котурны спешно становясь, понимаешь, что для неба синего с белою землей ты — связь. Зеленеет и с опережением января на сотню с лишним дней, с подлинно весенним напряжением ветка, Зеленею вместе с ней. Выгоняю листики зеленые, испещряю белые листки. Банка с надписью «Грибы соленые» исцеляет от тоски. «Не солонина силлогизма…» Не солонина силлогизма, а случай, свежий и парной и в то же время полный смысла, был в строчках, сочиненных мной. Стихи на случай сочинялись. Я их запомнил. Вот они. А силлогизмы позабылись. Все. Через считанные дни. «Четыре экземпляра — мой тираж…» Четыре экземпляра — мой тираж. Машинка пятый еле пробивает. Зато душа спокойна пребывает: тщеславие ее не вгонит в раж. И вот пока трезвонит пустобрех для равнодушного к нему мильона, я выбираю самых лучших трех читателей микрорайона. Я каждому вручаю по стиху, по вычитанному мною экземпляру так, как колхоз вручает пастуху прекрасную колхозную отару. Суров читатель, может быть, жесток, но что ни скажет — все мне будет сладко. А для себя я сохраню листок, четвертый листик из моей закладки. |
