«Иностранные корреспонденты…» Иностранные корреспонденты выдавали тогда патенты на сомнительную, на громчайшую, на легчайшую — веса пера — славу. Питую полною чашею. Вот какая была пора. О зарницы, из заграницы озарявшие вас от задницы и до темени. О зарницы в эти годы полной занятости. О овации, как авиация, громыхающие над Лужниками. О гремучие репутации, те, что каждый день возникали. О пороках я умолкаю, а заслуга ваша такая: вы мобилизовали в поэзию, в стихолюбы в те года возраста, а также профессии, не читавшие нас никогда. Вы зачислили в новобранцы не успевших разобраться, но почувствовавших новизну, всех! Весь город! Всю страну! «Меня не обгонят — я не гонюсь…» Меня не обгонят — я не гонюсь. Не обойдут — я не иду. Не согнут — я не гнусь. Я просто слушаю людскую беду. Я гореприемник, и я вместительней Радиоприемников всех систем, Берущих все — от песенки обольстительной До крика — всем, всем, всем. Я не начальство: меня не просят. Я не полиция: мне не доносят. Я не советую, не утешаю. Я обобщаю и возглашаю. Я умещаю в краткие строки — В двадцать плюс-минус десять строк — Семнадцатилетние длинные сроки И даже смерти бессрочный срок. На все веселье поэзии нашей, На звон, на гром, на сложность, на блеск Нужен простой, как ячная каша, Нужен один, чтоб звону без. И я занимаю это место. «Я, словно Россия в Бресте…» Я, словно Россия в Бресте, был вынужден отступать, а вы, на моем-то месте, как стали бы поступать? Я, словно Россия в ту пору, знал, что сполна плачу, но скоро, довольно скоро с лихвой свое получу, на старые выйду границы и всех врагов изгоню, а в памяти — пусть хранится, как раза по три на дню глаза дураки мне колют, обходят меня стороной. Они еще отмолят свое торжество надо мной. «Где-то струсил. Когда — не помню…»
Где-то струсил. Когда — не помню. Этот случай во мне живет. А в Японии, на Ниппоне, В этом случае бьют в живот. Бьют в себя мечами короткими, Проявляя покорность судьбе, Не прощают, что были робкими, Никому. Даже себе. Где-то струсил. И этот случай, Как его там ни назови, Солью самою злой, колючей Оседает в моей крови. Солит мысли мои, поступки, Вместе, рядом ест и пьет, И подрагивает, и постукивает, И покоя мне не дает. «Уменья нет сослаться на болезнь…» Уменья нет сослаться на болезнь, таланту нет не оказаться дома. Приходится, перекрестившись, лезть в такую грязь, где не бывать другому. Как ни посмотришь, сказано умно — ошибок мало, а достоинств много. А с точки зренья господа-то бога? Господь, он скажет все равно: «Говно!» Господь не любит умных и ученых, предпочитает тихих дураков, не уважает новообращенных и с любопытством чтит еретиков. Азбука и логика Сказавший «А» сказать не хочет «Б». Пришлось. И вскоре по его судьбе «В», «Г», «Д», «Е» стучит скороговорка. Арбузная «А» оказалась корка! Когда он поскользнулся, и упал, и встал, он не подумал, что пропал. Он поскользнулся, но он отряхнулся, упал, но на ноги немедля встал и даже думать вовсе перестал об этом. Но потом опять споткнулся. Какие алфавит забрал права! Но разве азбука всегда права? Ведь простовата и элементарна, и виновата в том, что так бездарно то логикой, а то самой судьбой прикидывается пред честным народом. Назад! И становись самой собой! Вернись в букварь, туда, откуда родом! По честной формуле «свобода воли» свободен, волен я в своей судьбе и самолично раза три и боле, «А» сказанув, не выговорил «Б». «Пошуми мне, судьба, расскажи…» Пошуми мне, судьба, расскажи, до которой дойду межи. Отзови ты меня в сторонку, дай прочесть мою похоронку, чтобы точно знал: где, как, год, месяц, число, место. А за что, я знаю и так, об этом рассуждать неуместно. |
