В метро Старуха напряженно, но сдерживая пыл, рассматривает пижона, что место ей уступил: — О, дикое долговолосье! О, куртка в значках! О, брюки в пыли! А все-таки эти колосья на нашем поле взошли. «Я когда был возраста вашего…» Я когда был возраста вашего, Стариков от души уважал, Я про Ленина их расспрашивал, Я поступкам их — подражал. Вы меня сначала дослушайте, Перебьете меня — потом! Чем живете? Чему вы служите? Где усвоили взятый тон? Ваши головы гордо поставлены, Уважаете собственный пыл. Расспросите меня про Сталина — Я его современником был. «— Старье! — мне говорят, — все это!..» — Старье! — мне говорят, — все это! Глядеть на это неохота: кто с девятнадцатого века, кто с девятнадцатого года. А дед ли, прадед — в том ли дело, им все одно — пенсионеры. И лучшие нужны пределы, и новые нужны примеры. И я внезапно ощущаю, что это я старье, и робко, и ничего не обещая, тихонько отхожу в сторонку. «Воспоминаний вспомнить не велят…» Воспоминаний вспомнить не велят: неподходящие ко времени. Поэтому они, скопляясь в темени, вспухают и болят. — Ведь было же, притом не так давно, доподлинная истина, святая. Но чья-то подпись завитая под резолюцией: «Несвоевременно!» «Над нами властвовала власть…» Над нами властвовала власть. Она решала: куда нас класть, на какие полочки и что предпринимать, чтоб мы, словно тюрьмы или сумы, боялись самоволочки. А самоволка хороша тем, что одна твоя душа, куда идти, решает. Налево ли, направо ли свои шаги направили — никто не разрешает. Ты сам свой старший старшина, свой высший суд, верховный. Ах, самоволочка! Она — душевный и духовный, блаженный и греховный твой отпуск изо злобы дня в добро того же дня. «Историческую необходимость…»
Историческую необходимость на полкорпуса я обогнал, а она за мною гонится и кричит: «Остановись!» Знаю, что, едва остановишься, не отпустит вперед никогда. Потому, соблюдая дистанцию, не оглядываюсь, а бегу. Что по ходу бега думается? Вот что мыслится на бегу: так ли ты необходима? Может, можно и без тебя? Нет, не сдамся, не поддамся и не дамся в руки тебе. Может, я не из той истории, где необходима ты. «Смерть моя еще в отлучке…» Смерть моя еще в отлучке. Я поэтому в отгуле. Заложу я ручки в брючки. Мне покуда черта в стуле. Смерть моя, как неотложка, едет и когда-то будет. Поживу еще немножко. Кто меня за то осудит? Смерть моя морить устала, выказать готова милость, на ноги она пристала, сапоги у смерти сбились. Торопить ее не буду, помешать ей не желаю, лучше я ее забуду: ах ты, гада нежилая. Нежилая, пожилая, знать тебя я не желаю! Удачник Как бы ни была расположена или нерасположена власть, я уже получил что положено. Жизнь уже удалась. Как бы общество ни информировалось, как бы тщательно ни нормировалась сласть, так скупо выделяемая, отпускаемая изредка сласть, я уже получил все желаемое. Жизнь уже удалась. Я — удачник! И хоть никуда не спешил, весь задачник решил! Весь задачник, когда-то и кем-то составленный, самолично перед собою поставленный, я решал, покуда не перерешил. До чего бы я ни добрался, я не так уж старался, не усиливался, не пыхтел ради славы и ради имения. Тем не менее — получил, что хотел. «Я, наверно, моральный урод…» Я, наверно, моральный урод: Не люблю то, что любит народ — Ни футбола и ни хоккея, И ни тягостный юмор лакея, Выступающего с эстрад. Почему-то я им не рад. Нужен я со всей моей дурью, Как четырнадцатый стул В кабачке тринадцати стульев, Что бы я при этом ни гнул. Гну свое, а народ не хочет Слушать, он еще не готов. Он пока от блаженства хохочет Над мошенством своих шутов. |
