«О первовпечатленья бытия!..» О первовпечатленья бытия! Обвалом света маленькое «я» ослеплено и оползнями шума оглушено, засыпано. Ему приспособляться сразу ко всему приходится. О, как неравен бой! Вся сложность мира борется с тобой, весь вес, все время и пространство света. Мир так огромен, так ничтожен ты меж глубины его и высоты, но выхода, кроме победы, — нету. «У всех мальчишек круглые лица…» У всех мальчишек круглые лица. Они вытягиваются с годами. Луна становится лунной орбитой. У всех мальчишек жесткие души. Они размягчаются с годами. Яблоко становится печеным, или мороженым, или тертым. У всех мальчишек огромные планы. Они сокращаются с годами. У кого намного. У кого немного. У самых счастливых ни на йоту. Разные формулы счастья В том ли счастье? А в чем оно, счастье, оборачивавшееся отчасти зауряднейшим пирогом, если вовсе не в том, а в другом? Что такое это другое? Как его трактовать мы должны? Образ дачного, что ли, покоя? День Победы после войны? Или та черта, что подводят под десятилетним трудом? Или слезы, с которыми входят после странствий в родимый дом? Или новой техники чара? Щедр на это двадцатый век. Или просто строка из «Анчара» — «человека человек»? «Не верю, что жизнь — это форма…» Не верю, что жизнь — это форма существованья белковых тел. В этой формуле — норма корма, дух из нее давно улетел. Жизнь. Мудреные и бестолковые деянья в ожиданьи добра. Индифферентно тело белковое, а жизнь — добра. Белковое тело можно выразить, найдя буквы, подобрав цифры, а жизнь — только сердцем на дубе вырезать. Нет у нее другого шифра. Когда в начале утра раннего отлетает душа от раненого, и он, уже едва дыша, понимает, что жизнь — хороша, невычислимо то понимание даже для первых по вниманию машин, для лучших по уму. А я и сдуру его пойму. «Бог и биология!..»
Бог и биология! Глаза живые, Плечи пологие, Ноги кривые. Руки! Обратите Внимание на руки. Это отвратите- льные крюки. Что от биологии — Ясно: плохо. Мало смыслю в боге я. Но дело — в боге. Бог — он вдунул Душу. Он же Сделал думы Глубже, тоньше. Бог, а не родители, Бог, а не школа И даже, видите ли, Не годы комсомола. Бог — это пар. Бог — это ток. Новый вид энергии — бог, Бог, отучивший от водки баптистов, а староверов — от табака, этику твердой рукою стиснувший, быт хватающий за бока. Сельское кладбище (Элегия) На этом кладбище простом покрыты травкой молодой и погребенный под крестом и упокоенный звездой. Лежат, сомкнув бока могил. И так в веках пребыть должны, кого раскол разъединил мировоззрения страны. Как спорили звезда и крест! Не согласились до сих пор! Конечно, нет в России мест, где был доспорен этот спор. А ветер ударяет в жесть креста, и слышится: Бог есть! И жесть звезды скрипит в ответ, что бога не было и нет. Пока была душа жива, ревели эти голоса. Теперь вокруг одна трава. Теперь вокруг одни леса. Но, словно затаенный вздох, внезапно слышится: есть Бог! И словно приглушенный стон: Нет бога! — отвечают в тон. «Богу богово полагалось…» Богу богово полагалось, но не столько и не так. Полагалась самая малость, скажем, в кружку — медный пятак. Бог же — все холмы под храмы и под веру — души и троны, не оставив людям ни грамма. Он с иконы проник в законы. Отделяя от государства церковь, ей уменьшая объем и лишая ее полцарства, мы последний шанс ей даем: мир иной и, конечно, лучший оборудовать на небеси. Этот раз — последний случай для религии на Руси. |
