Иными словами, воины двух враждующих сторон (притом, судя по наименованию рода, весьма непростые воины) были связаны кровными узами! Вероятно, и «варвары», и род Абэ тоже породнились. Похоже, племенная знать айнов охотно шла на подобную ассимиляцию, но древние вольности не забывались.

Тем сложнее оказалось воевать против айнов. Однако после упорной и кровопролитной борьбы победу одержать удалось, головы мятежникам все же отрубили. Вероятно, с момента победы в Девятилетней войне можно отсчитывать историю самурайства, как сословия, имеющего особые традиции, собственный кодекс чести (заметим, пленение военачальника уже рассматривается как «постыдное») — а фактически, это собственный закон. И очень многое во всем этом связано не с японским народом, а с айнами и их племенными обычаями.

Рано или поздно должно было повториться то, что уже случилось после военных экспедиций в Корею. Правительство в Хэйане направляло войска в земли «северных варваров». Но физический закон сообщающихся сосудов актуален и для истории. Дело кончится тем, что «северные варвары» придут в Хэйан. Из Кореи были принесены буддизм, новые технологии и даже большая часть «китайской науки». А из земель «эмиси» — племенные обычаи. Конечно, эти обычаи в наше время можно романтизировать, тем более что это сделать легко: они включают и невероятную верность, и абсолютную честность. Мы считаем очень романтичными и североамериканских индейцев, живших в ладу с природой, и галльские племена, покоренные такими «скучными» римлянами. Первобытный человек — вообще более цельная личность, чем «развращенный» житель большого города. Но от этого его общество не становится интеллектуальнее, не идет семимильными шагами к развитию. «Где права сила, там бессильно право», — гласит японская пословица-Победа была одержана, но мятежи не прекращались. Ёсииэ Минамото выполнил еще одну миссию в 1083–1087 гг. Он воевал против мятежного владетеля на севере и тоже смог одержать победу. Эти события, связанные с затяжной осадой крепости Канэдзава, названы Трехлетней войной. Любопытны два эпизода этой войны. Во-первых, Ёсннэ Минамото сумел заметить засаду, когда увидел испуганную стаю диких гусей. В свое время он прочел о подобных приметах в китайском трактате о полководческом искусстве. Наверняка обычные хэйанские аристократы такими книгами не увлекались.

Во-вторых, когда осада крепости затянулась, и войско стало роптать, Ёсииэ приказал сжечь простенькие хижины, где солдаты укрывались от холода, ибо последует решительный штурм. Так и вышло: крепость он взял. Но ни наград, ни полномочий сегуна не получил.

Все эти локальные воины помогли клану Минамото и его самураям приобрести еще больше влиятельности и необходимый военный опыт. Но соперничающий клан Тайра во влиятельности не уступал. Очень многие посты в государстве были именно за ним, особенно — после упадка Фудзивара. Окончательное падение клана Фудзивара могло бы случиться и раньше, но этому мешала междоусобная борьба его соперников.

Постепенно север и северо-восток переходили под контроль клана Минамото, а юго-запад с островами Кюсю и Сикоку клана Тайра. При этом Минамото могли поощрять безземельных воинов-самураев, жалуя им уделы. А Тайра такой возможности были лишены.

Самурайство, которое столичные дворяне могли сколько угодно презирать за «худородность», постепенно становилось важнейшим сословием.

Право силы стало превыше закона. Страна раскалывалась надвое. Вражда Тайра и Минамото продолжалась почти столетие. Но рано или поздно оба клана должны были столкнуться в большом сражении. Это и произошло в XII в. Их война поставила точку на периоде Хэпан.

Не хочется прощаться с периодом Хэйан на слишком грустной ноте. Военные действия, беспорядки в стране, «горячие точки», невиданный рост преступности, которая, в конце концов, захлестнула и столицу — все это, конечно, не выкинешь из истории. Но это время стало эпохой невиданного взлета литературы и искусства. И просто невозможно пройти мимо них.

Если прежде буддийские направления в Японии были теми, что имели аналог на континенте, то теперь, когда страна практически оказалась в изоляции, стали развиваться собственные школы буддизма. Но печальная внутренняя ситуация сказалось на религии.

Дж.Б. Сэнсом отмечает, что и в духовной, и в светской литературе эпохи Хэйан часто встречается выражение «маппо» «конец Закона». Известно, что есть буддийские писания, говорящие, что через 2 000 лет после Будды учение его будет забыто, а духовность придет в упадок, ибо люди греховны.

Считать свою эпоху временем упадка были тогда все основания. Даже духовенство с удовольствием присоединилось к кровопролитной схватке за землю. А народ испытывал немыслимые страдания. И высокой эстетике угрожала гибель, ибо «роскошь развенчивала чистоту». Безнравственность эпохи легла позорным клеймом на все.

Повеление людей считалось невероятно непристойным, особенно это касалось знати. Можно сказать и так: дворцы Киото превратились в Версаль. Аристократы и придворные дамы не стеснялись своих связей, мало того — к сексуальным грехам пристрастилось и духовенство обоего пола. Человеку благочестивому места в таком мире не находилось, оставалось разве что присоединиться к «ямабуси» и выживать в условиях дикой природы. Ведь даже наследие таких выдающихся личностей, как монах Кукай, оказалось разменянным на мелкое стяжательство.

Существовал и иной путь — путь проповеди. Монах Куя выступал с проповедями в Хэйане во время эпидемии 951 г. Он старался наставлять народ молиться Будде, а его аудитория располагалась не во дворцах, а на рыночных площадях. Такие уличные проповедники — первый признак религиозного обновления, идущего «снизу», попыток дать выход народной духовности.

«Характерной чертой японцев той эпохи (эта черта заметна в их древнейших верованиях и, вопреки мнению некоторых, не исчезла полностью до сих нор) является то, что их не мучило чувство греха, не терзало решение проблемы добра и зла. Им были почти не свойственны те пуританские наклонности и неуемный дух сомнений и исканий… Японцы были впечатлительными и темпераментными, но у них отсутствовала склонность к метафизике. Благодаря впечатлительности они быстро постигали скорбь и разочарования земной жизни, с готовностью веря тем буддийским проповедникам, которые говорили о ее пустоте и провозглашали ужас ада и славу рая. Благодаря своему темпераменту они умели жить счастливыми мгновениями и в надежде на блаженство легко избавлялись от страха перед страданиями», — считает Дж.Б. Сэнсом.

Таким людям могло прийтись по душе учение Гэнсина, автора работы «Сущность спасения» («Одзё ёсю»). Так началось окончательное формирования в Японии буддийской школы «Чистой Земли» и амидаизма (особого почитания Будды Амитабхи). Но это направление было широко распространено и в Китае.

Амидаизм настаивает на том, что путь спасения — это вера, хотя ранний вариант буддизма, усвоенный японцами, утверждает, что главное — наши поступки. Считалось, что в дни упадка человек вряд ли может следовать дорогой, указанной Буддой Гаутамой Шакья-Муни (яп. — Сяка). Поэтому Будда Амитабха (Амида) дал некий «изначальный обет», дабы люди спасались через веру в него. Жаждущий спасения должен лишь искренне повторять простую молитву к Амиде. Тогда можно будет рассчитывать на возрождение в «Чистой Земле» («Дзёдо»), и уже там обрести просветление.