Кстати, посмертное имя Дзюннин он получил в XIX веке, во время реформ Мэйдзи. Больше тысячи лет над этой историей был занавес тайны, да и тогда он лишь немного приоткрылся. А при Докё события трактовались, как мятеж Накамаро Фудзивары.
Годы чудес
Даже если бы монах-фаворит ограничился тем, что уже было им сделано, в наше время не миновать бы ему славы «японского Распутина». Но Докё решился идти до конца.
Но вначале требовалось восстановить пошатнувшуюся было власть буддистов в стране. Государыня так и оставалась монахиней. Но для эффективного управления ей потребовался министр-монах. Кто им стал, можно даже не спрашивать — кандидат был один. Докё стал «дайдзин-дзэндзи» (это как раз и означает «великий министр-монах»). Такая должность была в новинку.
А.Н.Мещеряков приводит выдержки из указа Сётоку (Кокэн): «Хотя я обрила голову и облачилась в одежды монахини, я должна повелевать Поднебесной. Согласно сутре, Будда рек: «О цари! Когда вы всходите на престол, вы должны пройти бодхисаттвы чистейшее посвящение». А посему для того, кто стал монахом, нет причин, чтобы отстраниться от управления. Почитаю потому за благо, чтобы у меня, императрицы-монахини, был министр-монах».
Вот после этого началось не просто распространение буддизма, но самое настоящее его насаждение. Некоторая часть служителей Будды оказалась в самом водовороте мирской политики.
Начались изменения при дворе. Должность сокольничьего отменили, ибо охота удовольствия ради не соответствовала буддийским добродетелям. (И остается лишь вздохнуть, что в наше время нет подобной же повсеместной практики — и в буддийских, и в прочих странах). Зато появился распорядитель церемоний по отпущению живых тварей на волю. При храмах сооружались пруды, в них выпускали живую рыбу, которую ранее предназначали на обед.
Отменялись и приношения мясом и рыбой к императорскому столу, поступающие из провинций. Правда, легче жителям провинций от этого не стало. Монах-министр позаботился об усиленном строительстве все новых и новых храмов, теперь уже на местах. Всю ответственность он возложил на провинциальных чиновников. Кстати, он позаботился и о мерах против рвачей, безжалостно увольняя тех, кто присваивал средства.
Между прочим, полезность вегетарианства (по крайней мере, полного отказа от продуктов животного происхождения) весьма сомнительна. Человек по природе своей все же склонен к поеданию мяса. Длительный отказ может вызвать расстройство обмена веществ. В странах же, бедных пищевыми ресурсами, это может привести к очень тяжелым последствиям. Но монах-врачеватель Докё не мог в то время осознать, что в истории борьбы с болезнями его реформы — шаг назад.
Масштабы религиозной деятельности поражали, Докё развернулся вовсю. Чтобы ритуально очиститься от скверны, вызванной выступлением Накамаро Фудзивары, уже через восемь лет после «мятежа» было приказано вырезать миллион деревянных моделей пагод (высотой чуть более 20 сантиметров), в каждую из которых вложили «дхарани» — заклинания-обереги. Их тираж, вероятно, был на тот момент рекордным для всего мира. А теперь представим: в Японии живут шесть или семь миллионов человек… Выходит, в подготовке ритуала очищения было задействовано практически полстраны!
Насколько завышена цифра, неясно. Но и по сей день только в храме Хорюдзи хранится 40 000 таких ритуальных пагод.
Монах Докё не просто поощрял буддизм. Он потихоньку прибирал к рукам и духовную власть. Раньше для принятия сана требовалась печать соответствующего управления, теперь этим заведовал министр-монах лично. Бродячие монахи или отшельники были лишены права проповеди. Свобода слова внутри церкви, таким образом, подавлялась. Церковь становилась централизованной силой, а ниточки управления тянулись к одному человеку. Правда, и прежде буддийская сангха в Японии не была полностью независимой от мирских властей. Установление контроля над монахами проводилось даже незадолго до переворота, в 760 г. духовенство включили в общий перечень ранжирования, и теперь власть духовная очень мало отличалась от прочих чиновников. Просто задача у них была иной — обеспечить процветание страны и государства при помощи буддийских обрядов (а проще говоря — при задействовании магии, как это тогда понималось).
Бродячие монахи, не прошедшие посвящения и проповедующие какие-то иные духовные принципы, могли стать серьезной головной болью для церкви, все больше сраставшейся с государством. Свод «Нихон рёики» осуждает преследование таких людей. А.Н. Мещеряков приводит пример из этого сборника: «Чиновник, ответственный за поимку бродяг, схватил странствующего монаха и укорял его: «Ты — бродяга. Почему ты не платишь налогов?» Монах же упорно отказывался от участия в общественных работах. Тогда чиновник привязал сутру, которую монах носил с собой, к веревке и стал волочить ее по земле. Когда он доехал до своего дома, неведомая сила подняла его в воздух вместе с конем. Так он провисел день и ночь. На следующий день чиновник упал на землю и разбился насмерть».
Еще одна реформа Сётоку и Докё наверняка увеличила число тех, кто попал в то самое обнищавшее сословие полукрестьян-полуземлевладельцев-полуразбойников, которое пока что лишь упоминалось. Прежде целинная земля закреплялась за теми, кто осваивал ее. Теперь для некоторых категорий подданных это право отменяли, для других — ограничивали. А вот* буддийские храмы под такой закон не подпадали.
Бюрократическая линия в отношении буддизма проводилась вовсю. Но и в мирских делах настал черед перестройки. Придворные из рода Фудзивара, даже те, кто не участвовал напрямую в «мятеже», лишались должностей. Вакантные места пустовали недолго — на них назначались те, кто поддерживал министра-монаха. И его родственники Югэ не оказались обделенными — десять из них получили пятый придворный ранг или даже продвинулись выше. А ведь в числе аристократов их до этого правления не было вообще.
И это сопровождалось «чудесами» и «знамениями». В 766 г. в храме Сумидэра случилось выдающееся событие — там обрели мощи самого Будды. И европейское средневековье подчас поражает неуемным сбором христианских реликвий и мошенничествами, связанными с этим. Но Япония в этом плане опередила Европу. Ведь никто не задумался, с чего бы это мощам индийского царевича оказаться заброшенными на далекий архипелаг? (А те, кто задумывался, видимо, хорошенько подумали еще — и решили держать рот на замке).
Во всяком случае, факт находки мощей признала императрица. Она сочла это за знак одобрения высшими силами действий власти. Министру-монаху был пожалован еще один титул «хо-о», который можно перевести как «император закона» или «император учения». Возможно, именно этот титул окончательно вскружил голову Докё. А может, и то, что по материальному положению он теперь не уступал самым настоящим императорам.
Знамения разного рода весьма интересовали императорский двор. В хрониках мы часто находим упоминания о белых животных, обнаруженных в провинциях, о чудесных случаях, которые могли произойти даже с простолюдинами. И Докё часто использовал всяческие знаки, истолковывая их, как благоприятные. Кстати, было ведомство, толкующее такие предсказания, а в его руководство вошел один из родичей великого министра-монаха. 768 г. стал настоящим годом чудес. Ко двору доставили нескольких белых животных.
Но если эти знамения и можно было толковать как действительно счастливые, то лишь надеясь, что правление государыни-монахини и временщика должно когда-то подойти к концу.
Слишком много сил было затрачено на строительство храмов, на обряды и молитвы. Несколько лет оказались неурожайными. Страна голодала, а государственные амбары, созданные для помощи пострадавшим, стояли пустыми. К этому прибавились неизбежные эпидемии. Цены на рис поднялись в 50 раз, умножилось количество бродяг. В одной из провинций объявили налоговый суверенитет — просто отказались направлять налоги ко двору. Посланные для увещевания «мятежников» солдаты дезертировали. И повсюду зрели заговоры старых аристократов, недовольных ситуацией.
