И, что характерно, в те времена от науки не отлынивали даже самые родовитые «недоросли», лишь позже отношение с их стороны переменилось.

А учение было столь напряженным, что нам трудно себе это вообразить. Промежуточные экзамены (мы сказали бы — контрольные) проводились раз в десять дней. А основным предметом стала китайская философия.

Все это приводит к удивлению — и как тогдашние студенты могли выдерживать такой ритм занятий? Но для этого в те годы уже существовали определенные методики. Одна из них была рекомендована Кукаю. Заучивание выдержек из китайских классических трактатов запоминались лучше, если читать определенные мантры-заклинания перед изображением бодисатвы Кокудзоку. Неизвестно, что тут помогало больше — то ли милосердный бодисатва, то ли определенный ритм заклинаний (они назывались «сингон»), который и в самом деле настраивал мозг на определенный ритм. Но, должно быть, помощь в зазубривании оказалась реальной, иначе потом Кукай вряд ли стал проповедовать и развивать китайское учение Сингон в Японии.

Студенческие годы Кукая были коротки, курс обучения он так и не прошел до конца. И вряд ли причиной тому стала неспособность к образованию. Видимо, ему стало неприятно как раз то, ради чего стремился пробиться наверх монах Докё, ради чего худородный аристократ шел в Дайгаку, где учились Фудзивара, которым в будущем предстояло обрести великую влиятельность. Кукаю оказалась неприятна власть, к тому же, он уже ощутил свое призвание.

Вот как сам он писал об этом: «Тогда я изо всех сил возненавидел славу и пышность двора и торжища и жить возжелал в чащобах и горах, покрытых дымкой. Когда я видел легкие одежды и откормленных лошадей, я тут же с грустью сознавал, что век их скоротечней вспышки молнии. Когда я видел калеку или нищего, я не уставал потрясаться неотвратимости воздаяния. Мои глаза видели, и я обрел решимость. Кто может остановить ветер?»

Надо сказать, что все же некоторые полезные знакомства из Дайгаку ему впоследствии пригодятся.

В те времена в Японии оказалось много монахов и отшельников, не имевших официального духовного сана. Они не прошли церемонию посвящения, предписанную двором, не давали обеты на «правильном» кайдане. Приютом для таких людей стали горы — мир злых и добрых духов из народных поверий, которые передались буддизму. (И как тут не вспомнить в очередной раз чудесную повесть-фэнтези Далии Трускиновской «Монах и кошка», где буддийский священнослужитель запросто подружился с горным оборотнем тэнгу).

Ну, а если серьезно, культ гор существовал и в синто, и в буддизме махаяны. А Кукай приобщился именно к жизни бродячего монаха, исповедовавшего буддизм, неоскверненный распущенностью и роскошеством «придворных» священнослужителей.

Эти горные бродячие отшельники («ямабуси» — «спящие в горах») представляли собой полный контраст с религиозными деятелями вроде Докё. Они намеревались постигнуть истину и совершенствовать тело и дух, ведя суровую жизнь, молясь и медитируя. Иногда они объединялись в группы, очень напоминавшие ту самую первую сангху, основанную Буддой Гаутамой.

Кукай тоже вступил в подобный «монастырь». Он назывался «Дзинэнти Сю» — «Природная Мудрость».

Бродячие аскеты стали серьезными конкурентами официального буддизма. К тому же, они действительно старались вести буддийский образ жизни, что казалось очень неприятным для тех, кто уже давно за роскошью и богатством не видел собственного предназначения. Но попытки пресечь деятельность таких «монастырей» оканчивались ничем. Горы надежно укрывали праведников, а их образ жизни был куда понятнее простым крестьянам, чем чтение сутр на неведомом языке.

Родичи не одобрили устремлений юноши. Помнится, и Будде Гаутаме пришлось в свое время тайно покинуть дворец. Но над Гаутамой, по крайней мере, не нависали конфуцианские добродетели и принцип «сяо» — исполнения сыновнего долга. Кукай ответил на эти притязания так: «Суть живого бывает разной. Есть птицы — они летают, а есть рыбы — они плавают. Для святого есть три Учения: Будды, Лао-цзы, Конфуция. Хотя их глубина различна, это учения святых. Если выберешь одно из них, почему это должно противоречить исполнению сыновнего долга?» Это строки из первого его произведения, «Сангосики», написанного в 24 года.

Между прочим, встав на путь монашества, Кукай, как выяснилось, сделал правильный выбор, а вот его скептически настроенные родственники ошиблись. Служебная карьера все равно оказалась бы для него закрытой: его родич Якамоти Отомо был посмертно заподозрен в измене. А значит, и Кукая сочли бы как минимум «неблагонадежным».

В 804 г. император Камму направил в Китай посольство во главе с Кадономаро Фудзиварой. Малоизвестный монах Кукай место на одном из посольских судов. Каким образом? Вероятно, тут-то и сыграли роль полезные знакомства из мирской жизни.

К тому же, отправиться за море желали очень немногие. Большинству чиновников дипломатическая работа казалась чем-то худшим, чем ссылка. А в середине IX в. заместитель посла Такамура Оно даже получил наказание (был отправлен в ссылку) за нежелание ехать и симуляцию болезни.

Все основания к тому имелись — поездка и впрямь представлялась опасной, а корабли — скорлупками. Один из кораблей в 804 г. погиб, а еще один был вынужден вернуться. Никакие молебны, дабы умилостивить богов моря, не помогли.

Но для Кукая возможность увидеть нечто новое перевешивала все опасности.

На другом судне в Китай отправился монах Сайте, еще один человек, с именем которого связано развитие буддизма в период Хэйан. Сайте был к тому времени уже известным, как придворный священник, его проповедь слушал сам император, а посвящение он прошел в 19 лет (Кукаю тоже пришлось, в конце концов, принять его, но лишь за год до путешествия). Более того, Сайте стал основателем храма Энрякудзи и школы Тэндай, изучавшей знаменитую «Лотосовую Сутру», где говорится о возможности для всех живых существ достигнуть просветления.

Зато Кукай знал разговорный китайский, а Сайте — нет (хотя его род восходил к китайцам).

Море разделило двух выдающихся деятелей эпохи, их суда прибыли в различные порты Китая.

В VIII в. Чанъань, столица империи Тан, знала многие верования. Там были традиционные для Китая буддисты, даосы и конфуцианцы. Но можно было встретить и христианина (несторианского толка), и мусульманина. Вероятно, любознательность японского монаха была вполне удовлетворена. Но одна из встреч оказалась судьбоносной.

Седьмой патриарх школы Сингон — Хуэй-го, если верить легенде, впервые увидев Кукая, сказал: «Я всегда знал, что ты должен прийти. Я долго ждал. Какое счастье — сегодня я увидел тебя. Не было у меня ученика, чтобы передать Учение. Тебе я расскажу все». Конечно, вряд ли, как повествует о том японская легенда, патриарх выразил желание в будущем перерождении сделаться учеником Кукая. Но понимание было достигнуто.

Вскоре Кукай прошел высшее посвящение, став восьмым патриархом школы Сингон. При церемонии бросают цветок в изображение будд и бодисатв. Тот из них, в кого попал цветок, станет покровителем адепта. И покровителем Кукая стал Махавайрочана — тот самый космический Будда, чье имя по-японски звучит Русяна, и чьим проявлением был даже Гаутама. Высшая цель совершенствующегося по системе Сингон — слияние с Буддой в ходе медитаций, которым в этом направлении буддизма придается крайне важное значение.

Кукай хотел провести в Китае много лет, полностью овладевая всеми деталями учения. Но Хуэй-го торопил его с отъездом, ибо желал как можно быстрее приступить к проповеди учения школы Сингон в Японии. За два с половиной года японский монах успел многое: он изучил священный язык санскрит, совершенствовался не только в духовных науках, но и в мирских каллиграфии и стихосложении. Кроме книг он привез в Японию мандарины и чай (а без чайной церемонии нам теперь трудно представить японские традиции).