620. АВГУСТ Горят пролетные зарницы, И у реки, где новый плёс, Мне хочется посторониться От близко падающих звезд. Но всё же руки поднимаю И взгляд за искрою веду, — А вдруг, быть может, я поймаю Мою летучую звезду? Но искры гаснут, искры гаснут, Но, искры новые даря, Вблизи Байкала в ленте красной Встает сибирская заря. 1962 621. «Что же ты, осинка, без ветра шумишь?..» Что же ты, осинка, без ветра шумишь? Что ж ты, мое сердце, без гнева горишь? И за словом слово ложится в строку, Видно, так положено им на веку: Горевой осинке без ветра шуметь, Сердцу же без гнева и в гневе гореть… 1962 622. «…А плакать нам положено от века…» …А плакать нам положено от века По всем земным зеленым поясам: Вот плачет по-грузински Катя-Эка, А как по-русски плачут — знаю сам! Да, я видал и знаю, как рыдают, Когда обид не снять и не простить. Да, я видал, когда слезу глотают, Застрянет в горле — и не проглотить. Но если наша речь и слово что-то значат, Другое горе надо брать всерьез, Когда сама земля трясется в плаче, Гудит и задыхается от слез, Когда она в сплошном дыму багровом И от нее по звезды грозен путь, А стрелы молний, посланные громом, Везде летят, Когтят Земную грудь… 1962 623. «Он Россией вручен мне…» Он Россией вручен мне, этот цвет непростой, золотой, позлащенный, золотистый, златой. Он живой, он плакатный, слабый он и тугой, а когда он закатный, то впадает в огонь! Он по-своему труден, но его не виню, ибо я, как все люди, поклоняюсь огню! Молодому, крутому, разгромившему тьму, золотому, златому, непростому ему… 1962 624. «На́ день, на́ два, тебе на диво…» На́ день, на́ два, тебе на диво, Объявляю себя счастливым! Почему — я и сам не знаю, Просто-напросто объявляю На день, на два, не на полгода… Улыбайся, Моя погода, Умывайся, Земля, росою, Раскрывайся Сильней красою! На день, на два, тебе на диво, Объявляю себя счастливым! На земле ведь счастливых мало, Там меня и недоставало! Подари же мне в одночасье На день, на два немного счастья! 1962 625. «Солнце раньше всходит и заходит…»
Солнце раньше всходит и заходит В том краю, в иркутской стороне, И оно лучистых глаз не сводит Со всего, что ныне мнится мне. У меня желанье не пропало Вырвать час-другой еще для встреч, Чтобы снова слышать речь Байкала, Также Ангары лазурной речь. Спросят что — отдам им всем в угоду, Ничего не требуя взамен. Пусть расскажут, сколько за два года Было здесь тревог и перемен… 1962 626. «Пускай об этом судят критики…» Пускай об этом судят критики, Они-то знают, что к чему, Ведь лирики и аналитики Они по складу и уму, Узна́ют, где зарыта истина, Найдут жемчужное зерно, Чтобы сказать глубокомысленно: «К чему оно? К чему оно?» А впрочем, что я? Многих слушаю И сам, что думаю, скажу. Зачем над «Треугольной грушею», Ломая голову, сижу? Ох, слава богу, всё прочитано. Скажу по правде, ну и пусть… А на кого сие рассчитано? Судить не смею. Не берусь! Пусть ляжет на меня, на грешного, Непререкаемо вина, Пусть в голос мне — дружку сердечному — Поет «Шумел камыш» жена; Пусть бьют меня ветрища встречные, Чтоб день мой тучей нависал, Чтоб я забыл на веки вечные, Что Назаренко написал! Но нет мне в мире краше берега, Чем русский стих. Его пою. По Маяковскому Америку Я открывал. На том стою! 1962 627. «О ком так сказано свободно…» О ком так сказано свободно, Я не успел переспросить. Иной имеет тенор модный, А хочет тенором басить. Вещает и, кому-то жалуясь, Шутя врагов своих разит, Кого-то бьет, кого-то жалует, Кому-то пальчиком грозит. Ну, перед кем кичитесь, родненький, И перехо́дите на бас, Как будто Вы один за Родину… Мы что-то делали до Вас. Мы что-то делали и делаем, Мы в молодом строю встаем И называем белым белое, И красным красное зовем! И мы дрались, и мы не плакали, Не мандолиня из-под стен… Ну почему вы так заякали? Всё ли к лицу, товарищ Н! 1962 |
