540. НАДПИСЬ НА КНИГЕ Я в этой книге отдал честь Товарищам моим. Я этой книгой подал весть Не только им одним. А что сказать мне довелось — Мой друг, не осуди, — Всё это вихрем пронеслось Тогда в моей груди! Слова в колонне именной Сегодня, как вчера, Все шли и, словно в проходной, Сдавали номера! И, как на горне заалев, Стихи уйдут в края, И радость будет в них и гнев, Любовь и боль моя! 1959 541. «Как будто сделано немало…» Как будто сделано немало За этот летний краткий срок, И как-то грустно даже стало, Что подводить пора итог, Заняться самым трудным делом: Засесть с утра и дотемна, Стихи раскинуть по разделам И дать разделам имена, И книжке имя дать простое, Простить обидчикам грехи. И, чтоб не знать вовек простоя,— Настроить сердце на стихи! 1959 542. НА МИТИНГЕ Хельсинки. Вечерняя пора. В парке тьму едва-едва разбили Маломощные прожектора… Разговор о мире, всё о мире, Всё о дружбе, всё под этим знаком, Под душевным, трепетным огнем. Вдруг слепого привела собака. Вот он. Разговор идет о нем. Смерть давно ему взглянула в очи, И они погасли, не горят, Но они сильней всего, короче О войне и мире говорят! 1959 543. ЭЙЛА Что из всей Финляндии осталось У меня, как ветка, зеленеть? «Эйла, Эйла!» — в сердце отозвалось И тихонько стало в нем звенеть. Ну и слава богу, слава богу, Ведь летит ко мне со всех сторон Только «Эйла, Эйла!» всю дорогу, Будто в мире нет других имен! 1959 544. «Ну вот, валун на валуне…» Ну вот, валун на валуне. Сосна на валуне. И по душе такое мне На финской стороне. Да и гранит, да и гранит Лесам таким опора. Но он безмолвие хранит, А я жду разговора! Дороженька неближняя Летит порой рассветной… А вон тропинка лыжная В лоскутьях разноцветных. Указано, расцвечено — Не заблудится кроха. И то, что мной подмечено, Ну, ей-же-ей, неплохо! Но и у нас такая есть Суровая краса, Как будто знак мне или весть Дают о ней леса. У нас на Ладоге гранит Совсем неплох на вид. А валуны, а валуны Седые от волны. Она заснуть камням не даст, Она их так стремглав обдаст, Что не вздохнуть, не охнуть, В июле не обсохнуть! На них глядят леса, боры, И прочее, и прочее… Как биллиардные шары, Они волной обточены!.. «…Ну, — скажет критик, — друг ты мой, Опять твои окрестности!» А я люблю ходить домой Из заграничной местности! 1959 545. ЧАЙКИ Морские волны бились, и звенели, И отцветали, чтобы вновь цвести. За нами чайки гданьские летели. Немало верст им с нами по пути. Они кричали долго на просторе, И ветер расшумелся и кричал. Цвело зеленой, синей краской море, Седой Стокгольм нас готикой встречал И провожал толпой своих стокгольмцев. Опять мы поднимали якоря, И за кормой вода свивалась в кольца, Хрустела и, осколками горя, Опять, опять проваливалась в бездну, И поднималась, и скрывалась с глаз. И чайки провожали нас любезно, И шведскими звались они у нас, И финскими потом в финляндских шхерах. К утру они от нас оторвались… …От Ленинграда за сто верст, к примеру, Над нами наши чайки пронеслись Эскортом сизокрылым. Вот отрада! Они промчались, воздух голубя; И наши волны шли от Ленинграда, Призывно и заливисто трубя! 1959 1960–1969 546. «Далека ты, Куба, далека ты…» Далека ты, Куба, далека ты. Всё же наши руки мы свели. Революции твоей раскаты Докатились до моей земли, Будто волны. Словно бы огнивом, Высекались искры по морям, Словно салютуя — вива! вива! — Вашему оружью, Вашим дням, Вашим долам, полоненным высью, Вашей революции делам, Вашей славе, Вашему величью, Вашим стягам, Вашим вымпелам! 1960 |
