Поэт никогда не отделял чувства восхищения своей издавна дорогой и любимой землей от сурового солдатского мужества, без какого нельзя ее ни защитить, ни отстоять. Вот почему, услышав новое название озер, возле которых наши солдаты вели кровопролитные бои, поэт подчеркивает издавна утверждаемое им родство нашего человека с окружающим его миром:
Они участвуют и действуют
В завоевании сердец.
Кто их назвал
Красногвардейскими,
Тот, безусловно, молодец!
(«Красногвардейские озера»)
И поэтому видится даже в соединяющих их протоке «гвардейская ленточка» — разве и он не участвовал в развернувшихся здесь боях, отзвук которых слышится поэту и посейчас?
Они гремят грозой отпора,
Героев славя имена,
Красногвардейские озера,
Красногвардейская волна!
Такие волны, словно продолжающие подвиг наших воинов и полновластно отзывающиеся на него, широко и мощно вторгаются в лирику А. Прокофьева, по-своему перестраивают и обогащают ее лад и ее характер.
Такое восприятие родной природы побуждало поэта совершать одно открытие вслед за другим, и каждое из них поражает его своею неожиданностью и неоспоримостью.
Всё в цветах! Везде я их встречаю,
Даже пробиваются как, слышу.
Куст какой-то смелый иван-чая
Смотрит на собратьев прямо с крыши, —
(«Нынче удались цветы повсюду…»)
и как отчетливо смелость этого куста перекликается с той, какая свойственна тем людям, среди которых он вырос!
А сколько каждый раз нового мог бы рассказать поэт о той же березке — извечно неизменной в своей непостижимой красоте и вместе с тем отзывающейся на все то, что свершили и пережили наши солдаты, как это мы видим в стихотворении «Стоит березка фронтовая…»:
…Ей не от солнца горячо,
У ней ведь рана огневая,
Пробила пуля ей плечо!
Почти закрыта рана эта
Как бы припухшею корой…
И для поэта очевидно, как близка эта березка всем своим житейским и боевым опытом ему, его современникам и соратникам, а потому и наделяет ее теми чувствами и переживаниями, какими и они могли бы поделиться с нею.
Да и говорит она тем языком, какой зачастую слышался поэту в родных ему краях:
Как северянка, речь заводит,
Всё с переспросом: «Чо да чо?»
И только ноет к непогоде
С закрытой раною плечо.
Да, здесь раненая березка так похожа на девушку-северянку и военную санитарку, словно стала ее верной и неизменной подругой.
Вот и сосна по-родственному дорога и близка поэту именно потому, что и в ней он угадывает те свойства и качества, какие особенно ценит у своих боевых друзей:
Сосна гранит ломает,
Она — каменолом.
Потом стрелой взлетает
Туда, где ходит гром…
(«Высокая сосна»)
Чем глубже разламывает она толщу гранита, тем выше поднимается ее крона, и, на взгляд поэта, многие и многие могли бы позавидовать ей и взять у нее надежные уроки выдержки, мужества, упорства, преодолевающие самые тяжелые испытания, — вот чем эта сосна особенно дорога поэту. Ни в чем не уступит ей — ни в упорстве, ни в мужественности — тот дуб, о котором наши люди исстари слагали столько прекрасных и бессмертных песен:
…Он стоит, величия исполнен,
И смотрит вдаль, и видит дальний путь,
И только шрамы от ударов молний,
Как воину, легли ему на грудь.
(«Мне о России надо говорить…»)
В этом воине наши солдаты также могли бы угадать своего друга и соратника, и именно той красоте, какая словно бы углублена и безмерно умножена сопрягающимся с нею мужеством, упорством, несокрушимой внутренней силой, посвящает А. Прокофьев свои восторженные и вдохновенные гимны.
Поэт стремился вместить в своем творчестве всю родину во всей ее неизмеримой широте и несказанной прелести,
С ее колосистой
Пшеницей и рожью,
С ее голосистой
Песней дорожной…
…И сказом, и сказкой,
И древней былиной,
И речью, что я завладел,
Соловьиной!..
(«Россия стоит на граните»)
Иной поэт на этом и завершил бы свои любовные излияния, ибо что может быть прекраснее речи, названной здесь соловьиной? Но Прокофьев, с неизменно присущим ему чутьем творца и ратоборца, не может не вспомнить и о том, какою ценою оплачены неисчислимые богатства нашей отчизны, а потому продолжает;
…С великим народом
Ее именитым,
А также с железом ее
И гранитом.
Одно неотделимо от другого!
Так и здесь нежность соловьиной песни сочетается с железной хваткой, суровым мужеством, что крайне характерно для творчества А. Прокофьева.
Словно подытоживая все прожитое, оглядываясь на пройденный путь, такой трудный и крутой, что не каждый выдержит, поэт признается в подобных исповеди стихах:
Меня, как в море, бури закачали,
И скажем прямо:
Я хлебнул всего!
Все три войны остались за плечами
И в доле поколенья моего…
Поэт воочию видел, сколько необыкновенного и примечательного совершили люди его поколения, герои нашего времени, что и побуждало его с особенной увлеченностью и проникновенностью всматриваться в их облик, находить истоки их внутренних сил, их героизма, одержанных ими побед в борьбе и творчестве. И сколько примечательных открытий совершил он здесь, сколько образов современников и соратников со всеми присущими им навыками и особенностями воссоздано в его стихах, проходит перед нами один за другим!
Образы людей творческого труда и воинского подвига возникают в стихах поэта во всей своей жизненности, неповторимости, во всем своем внутреннем богатстве. Все творчество А. Прокофьева населено ими — и сколько же дорогих нам лиц и близких друзей, встающих перед нами с присущей им зримостью и непринужденностью, обретаем мы, знакомясь с ними! А если поэт говорит о своих сверстниках и однокашниках, открывших новую страницу истории, то он слагает им гимны, захватывающие своей страстностью, размашистостью, безмерной гордостью за них и их бессмертные подвиги, равные легендарным и даже превосходящие их, как это мы видим хотя бы в стихотворении «Первая песня»:
Мои друзья летали в бурках
Зимою в огненной пыли,
И сивки — вещие каурки
Едва касалися земли…
