4 Журчанье тихого ручья. Ср. у Филиппа Депорта (1546–1606) в «Молитве во сне»: «[маленький ручей] сладко льющийся», — к которому устоявшийся русский эпитет «тихоструйный» близок, но не так, как был бы близок эпитет «тихотечный».
См. также Андре Шенье, «Уединение»:
Il ne veut que l'ombre et le frais,
Que le silence des forêts,
Que le bruit d'un ruisseau paisible…
<O, как бы я хотел от шума вдалеке
Среди лугов и рощ в укромном уголке
Иметь смиренный кров и воду ключевую.
Пер. Е. Гречаной>.
Отметим, что этот тихий ручей находится в онегинских владениях. Есть много бьющих ключом, лепечущих, журчащих, шумящих ручьев, потоков, ручейков, бегущих по рощицам западноевропейской поэзии, с их источником в (Вергилиевой) Аркадии, в Сицилии, в Риме и с их слезливейшими ответвлениями в приглаженной и подстриженной итальянской, французской и английской поэзии шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого столетий; и всегда неизменно рядом находится прохладная тень листвы.
Именно этим литературным пейзажем, заимствованным преимущественно во Франции или через Францию, Пушкин в «ЕО» замещает конкретное и точное описание лета северо-западной России, тогда как его зимы (как мы увидим в дальнейшем) принадлежат к северному типу, описанному его предшественниками и современниками в России, отличаясь, однако, несравненно более искусным и талантливым отбором и организацией деталей.
В действительности, эта тема восходит не столько к элегическому пейзажу Вергилия или к Горацию с его сабинским владением, сколько к Аркадии рококо более поздних средиземноморских поэтов, — тому виду идеализированных окрестностей, лишенных колючек и шипов, который искушал странствующего рыцаря освободиться от своих доспехов. Знаменитым нарушителем канонов был Ариосто в своем мрачном «Неистовом Роланде» (1532). В 1826 г. Пушкин переложил по-русски словами несколько октав (С–СXII) «Неистового Роланда» из песни XXIII. Прозаическая версия октавы С, выполненная графом де Трессаном по-французски (каждое словосочетание здесь — клише), звучит так: «… Рыцарь [Роланд, граф д'Анжер] прибыл на приятный берег прекрасного источника, который извивался по лугу, усыпанному цветами; большие деревья, вершины которых соединялись в арку, давали тень этому источнику, и теплый ветерок, проникающий их листву, умерял жару у этого тихого берега».
Наш поэт сжал это до пяти стихов четырехстопного ямба с рифмовкой ababa:
Пред рыцарем блестит водами
Ручей прозрачнее стекла,
Природа милыми цветами
Тенистый берег убрала
И обсадила древесами.
Мы еще узнаем ручеек, который «виясь бежит зеленым лугом» вокруг могилы Ленского (глава Седьмая), с пастухом, заимствованным из CI октавы Ариосто.
Если свести воедино все водные объекты, упомянутые в романе, они таковы:
1. Ручей или ручеек, бегущий по лугу и по липовой рощице, из ключа, расположенного непосредственно к западу от Красногорья (см. главу Шестую, IV, 3–4), имения Ленского и деревни в этом имении; у этого родника он будет похоронен (убитые дуэлисты и самоубийцы не допускались в освященную землю кладбищ).
2. Продолжение этого ручейка, текущего по соседней долине, где он вливается в реку.
3. На пути к этой реке он протекает по саду и дубраве за домом Лариных (около липовой аллеи, где Татьяне довелось выслушать проповедь Онегина) и, повернув вокруг холма (того, с которого Татьяна увидела дом Онегина), бежит через рощи, принадлежащие Онегину.
4. Ручей — символ разлуки в сознании Татьяны — претерпевает любопытные трансформации в ее мечтах, став многоводным стремительным потоком, который, однако, в то же самое время воспринимается как прототипический идиллический ручей.
5. Безымянная река, в которую впадает ручей, состоит из двух рукавов; один — это ларинская река, которую видно из дома Лариных.
6. Другое ответвление этой реки — местный «Геллеспонт», куда Онегин ходит плавать; оно блестит у подножья холма, на склоне которого стоит его дом.
На реку, протекающую через владения Онегина, ясно указывают следующие пассажи:
Глава Вторая, I, 7 [Дом Онегина] Стоял над речкою...
Глава Четвертая, XXXVII, 7–8: [Онегин] отправлялся налегке / К бегущей под горой реке…
Глава Седьмая, V, 5–8, 10–11: С моею музой своенравной / Пойдемте слушать шум дубравный / Над безыменною рекой / …где Онегин мой… / Еще недавно жил… / B соседстве Тани молодой.
Глава Седьмая, XV, 8–12: Татьяна долго шла одна. / …И вдруг перед собою / С холма господский видит дом, / Селенье, рощу под холмом / И сад над светлою рекою…
Глава Седьмая, XX, 4—5: [вид из окна онегинского кабинета] Темно в долине. Роща спит / Над отуманенной рекою.
Связаны с этой рекой или, возможно, синонимичны ей «струи», имеющие отношение к ручью, пробегающему по онегинским владениям:
Глава Первая, LIV, 3–4: Прохлада сумрачной дубровы / Журчанье тихого ручья…
Глава Четвертая, XXXIX, 2: Лесная тень, / Журчанье струй.
Струйки онегинского ручья достигают Красногорья и могилы Ленского:
Глава Шестая, XL, 5–9, 13–14: Есть место: влево от селенья, / Где жил [Ленский] / [там] струйки извились / Ручья соседственной долины… / Там у ручья в тени густой / Поставлен памятник простой.
Эти струйки (или другие струйки, вытекающие из ключа) впадают в реку:
Глава Седьмая, VI, 2–4, 7: Пойдем туда [к могиле Ленского], где ручеек / Биясь бежит зеленым лугом / К реке сквозь липовый лесок… И слышен говор ключевой...
Эта речка (поток) или другая река бежит через владения Лариных.
Глава Третья, XXXII, 10–11: [на восходе] поток / Засеребрился…
Глава Седьмая, XV, 1–2, 4—5: …Воды / Струились тихо… Уж за рекой, дымясь, пылал / Огонь рыбачий.
Как и в случае с онегинской рекой, река Лариных пополнялась или восстанавливала свои воды ручьями или ручейками:
Глава Третья, XXXVIII, 13 [Татьяна] По цветникам летя к ручью…
Глава Седьмая, XXIX, 1–3: Ее прогулки длятся доле. / Теперь то холмик, то ручей / Остановляют [Татьяну].
Глава Седьмая, LIII, 10–11, 13: [Татьяна в Москве стремится душой] В уединенный уголок, / Где льется светлый ручеек… И в сумрак липовых аллей…
В мечтах Татьяны этот ручеек (который в обобщенной форме — «у старых лип, у ручейка» — появляется в главе Третьей, XIV, 4, где наш поэт излагает план создания идиллического романа в прозе) претерпевает странные трансформации:
Глава Пятая, XI, 7–8: Кипучий, темный и седой / Поток…
Глава Пятая: XII, 2, 13: Татьяна ропщет на ручей… Перебралась через ручей…
Мы подозреваем, что те же самые воды, которые связывают три поместья, имеют отношение (будучи теперь замерзшими) к мельнице, упомянутой в главе Шестой, XII, 11 и XXV, 10, около которой Ленский отправлен на тот свет во время дуэли с Онегиным. Есть еще блистающая льдом речка (глава Четвертая, XLII, 6), которую зима сравняла снегом с ее «брегами» (глава Седьмая, XXX, 5), в надлежащем русском заключении к средиземноморской теме.
Строки в главах Первой, LIV, 4–5; Третьей, XIV, 4 и Четвертой, XXXIX, 2 — это особенно типичные примеры «водно-лесных» клише. Пушкину, кажется, доставляли извращенное удовольствие поиски различных изысканных русских вариантов к этим общим местам, уже застилизованным донельзя в течение столетий. Стоило бы педантично составить перечень бесчисленных образчиков этого симбиоза «тенистые леса — журчащие ручьи» в западноевропейской поэзии; несколько примеров дано в моих коммент. к главе Четвертой, XXXIV.
