Жуковскому принадлежат два подражания «Леноре» Бюргера: «Людмила» (1808) — свободное переложение в 126 четырехстопных двустишиях, среди которых мы находим и те, что дали Пушкину представление о «Леноре»: «Светит месяц, дол сребрится; / Мертвый с девицею мчится…») — и прекрасная баллада 1812 г. «Светлана», которой я касаюсь в коммент. к главе Третьей, V, 2–4.
Жуковский владел немецким языком, но большинству русских литераторов баллада Бюргера была известна только по анализу ее в книге «О Германии» мадам де Сталь и по французским переводам. Заглавие первого из этих переводов красноречиво говорит о методе, которым пользовались перелагатели: «Леонора, перевод с английского» (т. е. с английского переложения, сделанного У. Р. Спенсером) С. Ад. де Ламадлена (Париж, 1811). Еще одно смехотворное французское переложение принадлежит щеголеватому перу Полин де Бради (Париж, 1814), которая, по крайней мере, знала немецкий текст. Думаю, это был образец для «Ольги» (1815) Павла Катенина, громоздкого сочинения в хореических четырехстопниках. Намного более удалась французская версия Поля Лера «Ленора» (Страсбург, 1834):
Ses bras de lis étreignent son amant,
Au grand galop ils volent hors d'haleine…
Прекрасная музыкальность, хотя это только парафраз бюргеровских строк 148–49.
После того как Ленора, сокрушаясь из-за отсутствия своего Вильяма, высказала укоризны Провидению (это место существенно смягчено Жуковским), возлюбленный, уже умерший, является за нею (строки 97–105):
И вот… как будто легкий скок
Коня в тиши раздался;
Несется по полю ездок;
Гремя, к крыльцу примчался;
Гремя, взбежал он на крыльцо;
И двери брякнуло кольцо…
В ней жилки задрожали…
Сквозь дверь ей прошептали:
«Скорей! сойди ко мне, мой свет!»
Всадник предупреждает Ленору, что до их брачной постели в Богемии скакать сто миль, а несколькими строфами ниже становится ясно, что эта постель — его могила. И они пускаются в дорогу — в знаменитых строках 149–50:
…конь бежит, летит,
Под ним земля шумит, дрожит
— и 157–58:
… «Месяц светит нам!» —
«Гладка дорога мертвецам!»
По этой дороге, залитой ярким лунным светом, они проедут мимо висельного столба (строфа XXV).
Меня часто озадачивало, отчего Пушкин решил отождествить свою Музу с этой запуганной девой. Это, несомненно, можно объяснить как дань признания романтизму, окрасившему первые его поэтические порывы, но не оставляет мысль, что тут маячат фигуры пяти декабристов, качающихся на виселице, мимо которой ведет автобиографическая дорога, — по ней он проносится в своей фантазии-ретроспекции 1829 г.
12 Нереиды. Нереида — нимфа, дочь морского божества Нерея.
V
И позабывъ столицы дальной
И блескъ, и шумные пиры,
Въ глуши Молдавіи печальной
Племенъ бродящихъ посѣщала,
И между ними одичала,
И позабыла рѣчь боговъ
8 Для скудныхъ странныхъ языковъ,
Для пѣсенъ степи ей любезной...
Вдругъ измѣнилось все кругомъ:
И вотъ она въ саду моёмъ
12 Явилась барышней уѣздной,
Съ печальной думою въ очахъ,
Съ Французской книжкою въ рукахъ.
1–3 И позабыв столицы дольной… / В глуши Молдавии печальной… По-румынски — Молдова, часть области Бессарабии, крайний юго-запад России. Она уже упоминалась с той же нотой меланхолической отчужденности в главе Первой, VIII, 13 (см. также коммент. к главе Восьмой, IV, 2, 6, 9).
4–9 Пушкин говорит о своих впечатлениях 1820–23 гг., когда он жил в Кишиневе, административном центре Бессарабии, два или три раза совершив поездки по окрестным местам. Так, в декабре 1821 г. он на десять дней уезжал в Измаил. В Молдавию он ненадолго вернулся в январе 1824 г. по пути в Тирасполь и Каушаны, где безуспешно отыскивал следы могилы Мазепы. В литературном отношении главным итогом этой поездки стали «Цыганы», романтическая поэма в 549 строк четырехстопным ямбом, начатая зимой 1823 г. в Одессе и оконченная (беловая рукопись) 10 окт. 1824 г. в Михайловском.
«Скудные странные языки» и «песни степи» относятся к двум произведениям Пушкина: 1) лишенной живого чувства, написанной четырехстопными амфибрахическими двустишиями 14 нояб. 1820 г. «Молдавской песне» (известной под названием «Черная шаль»), которая стала популярным романсом (а в румынском переложении, как говорят, получила новую жизнь в качестве «народной песни») и 2) к превосходной небольшой песне в двадцать строк двустопного анапеста, которую в «Цыганах» поет Земфира:
Старый муж, грозный муж,
Режь меня, жги меня:
Я тверда, не боюсь
Ни ножа, ни огня.
Утверждают, что в самом деле есть песня молдавских цыган, звучащая (согласно Пушкину) так: «арде-ма, фриде-ма». По-румынски «arde» — пылать, a «fride» — гореть, испепелять (Леонид Гроссман, «Пушкин», Москва, 1939, транслитерирует «арды ма», «фрыдже ма»).
Проспер Мериме в своем неточном и вялом прозаическом переложении пушкинской поэмы («Les Bohémiens», 1852) передает песню Земфиры следующим образом: «Vieux jaloux, méchant jaloux, coupe-moi, brûle-moi» и т. д.; эти строки, частично переделанные, использовали Анри Мейльхак и Людовик Алеви в своем либретто оперы Жоржа Бизе «Кармен» (1875), в основе которой — одноименная новелла Мериме (1847), для арии Кармен, насмешливо поющей ее в действии 1, сцене IX.
Наконец, Иван Тургенев перевел цыганскую песню из поэмы Пушкина для Эдмона де Гонкура, который в качестве «chanson du pays» <«народной песни»> вложил этот текст в уста цыганки Степаниды Рудак (также предложенной его русским другом) в своем посредственном романе «Братья Земганно» (1879), гл. 8:
Vieux époux, barbare époux,
Egorge-moi! brûle-moi!
— a в последней строфе:
Je te hais!
Je te méprise!
C'est un autre que j'aime
Et je me meurs en l'aimant!
11 См. коммент. к главе Восьмой, IV, 2, 6, 9.
13–14 С печальной думою в очах, / С Французской книжкою в руках. Строки кажутся кратким точным резюме заключительных строк «Меланхолии» Габриеля Мари Жана Батиста Легуве (1764–1812):
