Понятие «демон» сопрягается с «байронической» личностью Александра Раевского (1795–1868), с которым Пушкин познакомился в Пятигорске летом 1820 г. и много общался в Одессе летом 1823 г., да и — с перерывами — позднее, вплоть до лета 1824 г. В черновике письма к нему (октябрь 1823 г.) Пушкин называет Раевского своим «неизменным учителем в делах нравственных» и замечает, что у него характер «Мельмотовского героя». Когда стихотворение под заглавием «Мой демон» появилось в ч. III литературного альманаха «Мнемозина» (ок. 20 окт. 1824 г.; заглавие «Демон» было дано при перепечатке в «Северных цветах на 1825 год», а затем в «Стихотворениях» Пушкина 1826 г.), некоторым читателям показалось, что они узнали Раевского, и Пушкин написал, однако не напечатал опровержение. В заметке, оставшейся в рукописи (1827), наш поэт, говоря о себе в третьем лице, убеждает читателей в том, что его «Демон» не должен восприниматься как портрет конкретного человека, потому что речь идет о некоем духе, воздействующем на моральное состояние века, о духе отрицания и сомнения (Сочинения 1936, V, 273).

У Пушкина есть захватывающе намеченное продолжение «Демона», явный черновик, где последние строки читаются:

Очень похожие строки Пушкин одно время предполагал использовать в продолжении главы Первой, XLVI (см. коммент. к строкам 5–7 этой строфы).

Интересным продолжением всего этого сюжета является стихотворение Пушкина «Ангел», своего рода противовес «Демону». Это по-своему привлекательное, хотя довольно посредственное, маленькое стихотворение, некий гибрид байроновой элегии и галльского мадригала, вполне банальное по ритму и редкостно бедное в смысле скольжений[73] (0, III, III, III, I, III, III, III, 0, 0, III, III) — не в пример ритму «Демона» (0, I–III, 0, III, III, III, I–III, II, III, III, 0, II, 0, 0, III, 0, I–III, I–III, III, I–III, 0, II, I, I–III).

Первая его публикация — в «Северных цветах на 1828 год», окончательный вариант — в «Стихотворениях» Пушкина (1829), где оно датировано 1827 г.:

Считается, что речь в нем вдет о графе Воронцове и Александре Раевском, так что предполагаемая связь между литературным Онегиным и стилизованным Раевским (см. коммент. к главе Первой, XLVI 5–7) получает дополнительный аргумент в свою пользу.

Десятилетие спустя два этих стихотворения подсказали основную тему романтической поэмы Лермонтова «Демон».

^9–14 Интонация здесь, особенно в строке 13, очень напоминает отрывок из «Рене» Шатобриана (изд. Вейля, с. 41–42): «Не имея на земле, так сказать, ни родича, ни друга, не изведав еще любви, я страдал от избытка жизненных сил» <пер. Н. Рыковой>.

¹³ Без службы, без жены, без дел. Т. е. без государственной должности в армии или на гражданской службе; без семьи; без каких-либо занятий в частной или профессиональной области.

¹ Им овладело беспокойство. Галлицизм; ср. «Замогильные записки» Шатобриана, запись 1838 г. по случаю кончины герцога Энгиенского (изд. Левайан, ч. II, кн. IV, гл. 2): «…Мною овладевает… беспокойство, побудившее меня переменить климат».

См. также: Мария Эджуорт, «Скука», гл. 1: «…неприязнь к месту, где я нахожусь… детская страсть к перемене мест».

² к перемене мест. Тот же галлицизм («changement de lieu») встречается у Грибоедова в «Горе от ума», дейст. IV, строки 477–79:

Любопытна перекличка с тем местом в главе Второй, XX, 8–14, где говорится о постоянстве Ленского, которого не переменила

¹⁰ Доступный чувству одному. Загадочная строка. Знавший только одно чувство (скуки, угрызений совести) или ведомый одним только чувством (не рассудком)? И то, и другое довольно невнятно.

¹⁴ с корабля на бал. Подразумевается приезд Чацкого в дейст. 1, явл. VII «Горя от ума» Грибоедова. Чацкий нежданно появляется зимним утром 1819 г. в московском доме Фамусова после того, как провел три года где-то в далеких краях (дейст. 1, строка 449). Он проехал на лошадях больше семисот верст (свыше четырехсот миль) за сорок пять часов (строка 303), нигде не останавливаясь, т. е. ехал на перекладных. Очевидно, речь идет о пути из С.-Петербурга в Москву. Через Петербург он вернулся из-за границы, вероятно, с вод (с курорта в Германии? Замечание Лизы (строка 277) может быть понято так, что в начале путешествия он поправлял здоровье на Кавказе). Похоже, он побывал во Франции (косвенное свидетельство этому — дейст. III, явл. VIII). У Пушкина «корабль» — сжатая отсылка к Чацкому, напоминающая, что он прибыл в Россию из-за границы явно водным путем (т. е. балтийским) и что София (дейст. I, строка 331) узнавала хотя бы и у моряков, не видели ли они его в почтовой карете. «Бал» — прием у Фамусова вечером того же дня (дейст. III).

По первому впечатлению кажется, что Онегин прибыл в С.-Петербург морем, из-за границы — из страны, лежащей дальше балтийских берегов. Но тут же возникают недоуменные вопросы.

До какой степени — если это вообще возможно — толкование окончательного текста допустимо увязывать с теми касающимися рассказа и действующих лиц подробностями, которые мы можем извлечь только из оставленных автором в рукописи, но не напечатанных им фрагментов? А если такой метод мы в принципе не исключаем, до какой степени мы должны учитывать характер самого фрагмента (черновик ли это, беловая рукопись или зачеркнутая и т. п.), равно как особые причины, заставившие автора воздержаться от публикации (допустим, цензурные условия, боязнь задеть кого-то из реально существующих лиц и т. п.)? Я склонен принимать во внимание только окончательный текст.