3 няни. Речь идет об Арине, дочери Родиона: Арина (или Ирина) Родионовна (1758–1828) — домоправительница Пушкина в Михайловском, куда он удалился, или, скорее, был удален, из Одессы в 1824 г. Ее не следует путать ни с обобщенным образом няни дочерей Лариных (заблуждение, намеренно поддерживаемое Пушкиным в письме Шварцу, которое я цитирую в коммент. к главе Третьей, XVI, 14), ни с няней, которая была у него в детстве.
Арину впервые привезли в Москву из ее родной деревни Кобрино (расположенной близ Суйды С.-Петербургской губернии) — нянчить сестру нашего поэта, Ольгу (1797–1868), двумя годами старше его. Имения Михайловское (Псковской губернии) и Кобрино (Руново, тож) Осип Ганнибал получил в наследство от своего отца Абрама (прадедушки Пушкина по материнской линии). Кобрино в 1800 г. продали, а Арину — нет. Ее обожают народолюбивые пушкинисты. Влияние ее сказок на Пушкина чрезмерно и смехотворно преувеличено. Вряд ли Пушкин когда-нибудь читал няне «ЕО», как полагали комментаторы и художники-иллюстраторы. В двадцатые годы она твердой рукой правила домом, держала в страхе служанок и очень любила выпить. Пушкин, всегда следовавший литературной моде, романтизировал ее в своей поэзии, хотя совершенная правда и то, что он очень любил свою няню и ее рассказы. В мое время все русские дети обычно знали наизусть стансы «Зимний вечер» (написанные в 1825 г., впервые опубликованные в «Северных цветах на 1830 год») — четыре восьмистишия четырехстопными хореями, — открывающиеся словами «Буря мглою небо кроет». Третья строфа начинается так:
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню…
Пушкин также посвятил ей в 1826 г. трогательную элегию (незаконченную), состоящую из двенадцати четырехстопных ямбов и половины строки; ее начало:
Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждешь меня.
И в стихотворении «Возвращение в Михайловское» (так его можно было назвать; см. мой коммент. к главе Второй, 1, 2), созданном там в 1835 г., он вспоминает, как разделяла она с ним годы его ссылки в деревне (1824–26) и как он внимал «ее рассказам, затверженным сыздетства… — но всё приятным сердцу…».
Няней самого нашего поэта, его «мамушкой» времен его младенчества, была не Арина, а другая женщина, вдова по имени Улиана, о которой, к сожалению, известно мало. Ее отчество, кажется, было Яковлевна, дочь Якова. Родилась она приблизительно в 1765 г.
3–4 В отрывке под заглавием «Сон» (220 свободно рифмованных пятистопников), созданном в 1816 г., Пушкин пишет об Улиане (строки 173–79,183–86):
Ах! умолчу ль о мамушке моей,
О прелести таинственных ночей,
Когда в чепце, в старинном одеянье,
Она, духов молитвой уклоня,
С усердием перекрестит меня
И шепотом рассказывать мне станет
О мертвецах, о подвигах Бовы…
........................................................
Под образом простой ночник из глины
Чуть освещал глубокие морщины,
Драгой антик, прабабушкин чепец
И длинный рот, где зуба два стучало…
В элегии 1822 г., сочиненной в Кишиневе (ее начало — «Наперсница волшебной старины») и состоящей из двадцати шести свободно рифмованных пятистопных ямбов, Пушкин описывает две маски, под которыми Муза посетила его: старой няни (строки 5–12) и молодой прелестницы (строки 18–26):
[Музе]
Наперсница волшебной старины,
Друг вымыслов игривых и печальных,
Тебя я знал во дни моей весны,
Во дни утех и снов первоначальных.
Я ждал тебя; в вечерней тишине
Являлась ты веселою старушкой
И надо мной сидела в шушуне,
В больших очках и с резвою гремушкой.
Ты, детскую качая колыбель,
Мой юный слух напевами пленила
И меж пелен оставила свирель,
Которую сама заворожила.
Это вновь Улиана. На мой взгляд, очевидно, что только к концу 1824 г. в Михайловском Пушкин начинает в ретроспективе отождествлять Арину (теперь его домоправительницу, а прежде няню сестры) с неким собирательным образом «моей няни». Давайте, безусловно, помнить Арину, но не будем забывать и добрую Улиану.
8 Душу трагедией в углу. Трагедия — «Борис Годунов»; см. коммент. к строфам XXXIV–XXXV.
Ср. предпоследнюю строку (475) в «Науке поэзии» Горация:
«quem vero arripuit, tenet occiditque legendo…»
<«Ho кого он поймает, конец: зачитает стихами до смерти…».
Пер. М. Гаспарова>.
В исправленном черновике у Пушкина вместо «трагедии» была «поэма», а в зачеркнутом черновике — «куплеты» (фр. «couplets» — термин, который он свободно применял к «строфам» или «стансам»), что относилось к «ЕО».
9–14 Еще в начале 1815 г. в написанном четырехстопником стихотворении «Моему Аристарху» (учителю латыни в Лицее — Н. Кошанскому, 1785–1831) у Пушкина были замечательные строки:
Брожу ль над тихими водами
В дубраве темной и глухой,
Задумаюсь — взмахну руками,
На рифмах вдруг заговорю…
XXXVI
Опубликована только в отдельном издании глав Четвертой и Пятой:
Уж их далече взор мой ищет,
А лесом кравшийся стрелок
Поэзию клянет и свищет,
4 Спуская бережно курок.
У всякого своя охота,
Своя любимая забота:
Кто целит в уток из ружья,
8 Кто бредит рифмами, как я,
Кто бьет хлопушкой мух нахальных,
Кто правит в замыслах толпой,
Кто забавляется войной,
12 Кто в чувствах нежится печальных,
Кто занимается вином:
И благо смешано со злом.
Это необычайно слабая строфа. Начальное четверостишие — беспорядочная смесь незавершенных образов, среди них мы смутно различаем такой смысл: поэт пугает диких уток декламацией стихов; охотник в них стреляет, спуская «бережно» курок; охотник крался лесом, а теперь клянет поэта и высвистывает свою собаку.
8–9 Вместо этого вялого двустишия Пушкин, чтобы устранить образ мух (которых дядя Онегина, скучая, давил на оконном стекле большим пальцем: см. главу Вторую, III, 1–4), написал другое — на полях своего экземпляра отдельного издания глав Четвертой и Пятой (опубликованных 31 янв. — 2 февр. 1828 г. и объединенных с главами Первой, Второй, Третьей и Шестой):
