См. также коммент. к XXXVII, 6–10 («Черный сплин…» Парни) и «черный сплин» в главе Шестой, XV, 3 (в коммент. к главе Шестой, XV–XVI).
Нодье в письме к другу (Гою) в 1799 г.: «Я больше не способен испытывать какое бы то ни было живое чувство… В двадцать лет я уже все увидел, все познал… выпил до дна все горести… Я заметил в двадцать лет, что счастье существует не для меня».
Стендаль, 1801 г. (в восемнадцать лет): «…моя постоянная болезнь — это скука» («Дневник»).
Рене у Шатобриана (1802) «замечал свое существование только по чувству глубокой тоски» <пер. Н. Чуйко>.
Мадам де Крюднер (1803): «О как же ужасна эта болезнь, это томление… невыносимая скука… страшная боль…» (Гюстав де Линар в «Валерии»).
Сенанкур, «Оберман» (1804), письмо LXXV:
«Едва переступив порог того самого детства, о коем принято сожалеть, я вообразил, что чувствую подлинную жизнь; но это был лишь обман чувств: мне чудились живые существа, но то были лишь тени; я стремился к гармонии, но находил лишь диссонансы. Тогда я стал мрачен и задумчив; мое сердце опустело; меня жгли в тиши неисчислимые желания, а я ощущал одну лишь скуку бытия в том возрасте, когда люди только начинают жить»
<пер. К. Хенкина>.
Пушкин не читал «Обермана» во время работы над «Онегиным»; он приобрел первое издание книги только тогда, когда эпиграф к «Делорму» (1829, из первого абзаца Оберманова письма XLV) и второе издание (1833) наконец-то сделали несравненно очаровательного «Обермана» знаменитым. Лермонтов имитирует интонации «Обермана» (представленные выше) в «Герое нашего времени» (1840), в «Журнале Печорина» (за 3 июня).
Проницательность критика курьезно изменяет Пушкину, когда он в опубликованной статье («Литературная газета», XXXII [1831], с. 458–61; см. Акад. 1936, V, 598) одаряет чрезмерной похвалой Сент-Бева за его вторичную и посредственную «Жизнь, стихотворения и мысли Жозефа Делорма» (1829). Он нашел там необыкновенный талант и счел, что «никогда ни на каком языке голый сплин не изъяснялся с такою сухою точностию», — эпитет, который исключительно неуместен по отношению к напыщенной банальности Сент-Бева[28].
Шатобриан, 1837 («Замогильные записки», ч. II, кн. I, гл. 11):
«Род Рене-поэтов и Рене-прозаиков расплодился; кругом только и слышно, как жужжат жалобные и бессвязные фразы… почти не попадется писаки, который в двадцать лет не исчерпал бы жизни…. который, в бездне своих мыслей, не предался бы „волне страстей“».
Наконец — Байрон, «Дон Жуан», XIII, CI, 5–8:
Хоть ennui взросла в Британии, однако
У нас нет термина; мы, слово истребя,
Приемлем факт, — и пусть французы называют
Зевоту страшную, что даже спать мешает.
<Пер. Г. Шенгели>.
Примеч. 40, которым Пишо снабдил этот пассаж, гласит: «Ennui давно уже стало английским словом. У наших соседей есть слова blue devils, spleen и т. д., и т. п.».
Мария Эджуорт и ее переводчица, мадам Э. де Бон, опередили Байрона и Пишо: «Для этой болезни [ennui] не существует точного английского названия; но увы! иностранное слово сейчас натурализуется в Англии» (Мария Эджуорт, «Ennui, или Воспоминания графа Гленторна» [написано в 1804 г., опубл. в Лондоне в 1809 г.], гл. 1. Эта «Повесть из светской жизни», сюжет которой вращается вокруг подмены героя в детстве, появилась на французском языке в 1812 г., но не была особенно популярна на континенте).
Вот как Ж. Фонсгрив описал «ennui» в «Большой энциклопедии», т. XV (ок. 1885 г.), и его определение (которое я привожу в переводе) приложимо к меланхолическим настроениям всех литературных персонажей, имеющих общие черты с Онегиным:
«Ennui — это ощущение печали, тревожное и смятенное, происходящее от чувства усталости и бессилия…
Испытав наслаждение, душа, склонная к рефлексии, бывает удивлена, найдя наслаждение столь пресным…
Когда это противоречие между надеждой и реальностью… отмечено несколько раз… душа видит в этом естественный закон… Это состояние ума, которое было свойственно Рене.
Исповедание эпикуреизма порождает ennui».
Судя по множеству английских и французских романов начала девятнадцатого века, которые я внимательно прочитал, существовало четыре лекарства или спасения от тоски, обнаруживаемой в героях этих книг: 1) досаждать самому себе; 2) совершить самоубийство; 3) присоединиться к какой-либо хорошо организованной религиозной группе и 4) спокойно подчиниться ситуации.
В соответствии с просодической необходимостью Пушкин часто использует слова «скука» и «тоска» как синонимы к слову «хандра».
9 Child-Harold. Произносилось «Чильд-Гарольд» под влиянием французского произношения: «Шильд-Арольд». Это — Чайльд-Гарольд, герой байроновской поэмы (1812), чье лицо «часто в блеске, в шуме людных зал /… муку выражало» (I, VIII), кто «в мире был… одинок» (IX), кто «юности растраченной стыдится, / Ее безумств и призрачных побед» (XXVII), кто скитается «остывший, жизнью умудренный» (XXVIII), кто принужден чувствовать отвращение к своей нынешней ситуации из-за «скуки, скуки! С давних пор она [его] сердце тайно гложет», — «томим сердечной пустотой [он делит] жребий Агасфера» (четырехстопное отступление после LXXXIV) и т. д. <пер. В. Левика>.
В зачеркнутом варианте этой строки (2369, л. 16 об.) имя байроновского героя заменено именем Адольфа из Бенжамена Констана.
Пишо и де Салль, упоминая эту поэму в оглавлении, предпосланном первому тому «Произведений лорда Байрона» (1819), писали ее название как «Чайльд-Арольд». В четвертом французском издании она появилась во втором томе (1822) как «Чайльд-Гарольд», «романтическая поэма» (что объясняет, между прочим, почему Пушкин в знаменитом письме из Одессы в Москву, весной 1824 г., определил «ЕО» как «пестрые строфы романтической поэмы»). Позднее во Франции сложилась практика не только написания заглавия поэмы через дефис, но и пропуска конечного «е» в первой его части (Child); например, Беранже, в 1833 г., в примечании к двустишиям, посвященным Шатобриану: «…le chantre de Child-Harold est de la famille de René» <«певец Чайльд-Гарольда — тоже из породы Рене»>.
Ср. конец XXXVIII строфы главы Первой с VI строфой Первой песни Байрона во французском переводе: «Однако сердце Чайльд-Гарольда было больно скукой…. Он скитался, одинокий, в печальной задумчивости».
Привычка к французскому произношению, некоторые познания о том, как произносится английское «ch», русская транскрипция, возникшая из смешения английской и французской, а также, не в последнюю очередь, небрежность типографов — все это привело к тому, что имя Childe Harold (абсурдной, но уже принятой русской транслитерацией которого является Чайльд-Гарольд) претерпело множество изменений в различных изданиях «ЕО» при жизни Пушкина:
Child-Harold (фр.), глава Первая, XXXVIII, 9–1825, 1829 (так же и в черновике, 2369, л. 16 об.);
Child-Horald (фр.), глава Первая, XXXVIII, 9–1833, 1837;
Чильд Гарольд, глава Четвертая, XLIV, 1–1828, 1833, 1837 (с дефисом в черновике, 2370, л. 77 об., и в обеих беловых рукописях);
Чельд Гарольд, примеч. 4–1825;
Чильд Гарольд, примеч. 4–1829;
Чальд Гарольд, примеч. 5–1833;
Чальд Гаральд, примеч. 5–1837.
Все четыре последних варианта встречаются и в пушкинском примечании к главе Первой, XXI, 14. В наброске этого примечания имеет место аббревиатура «ЧН», как если бы Пушкин, используя русскую букву «Ч», напоминал себе о правильном английском, а не на французский манер [«Ш»] произнесении этого имени.
