Потом мы шатались по Брайтону, фотографировались на память, хотели купить что-нибудь в подарок родным, но там цены выше, чем в Москве, а все стоящие товары – китайские, как и во всей Америке. Или брайтонские, местного производства. Да и сам Брайтон-Бич уже не тот. Я помню его в начале девяностых, когда в Москве стояли бэтээры на площадях, а прилавки были пусты. Брайтон бурлил. Торжествовал. Он был самым главным в русскоязычном мире. А сегодня он, как Москва в сорок первом после эвакуации – кто не успел, тот обречен. Скучный Брайтон. Иногда, очень редко, можно на нем увидеть распальцованных новых русских – в золотых цепях, стриженных. Но они не российские – брайтонские. Они отстали от современной российской действительности, заморозившись в своем прошлом, – таких уже нет у нас. Пришли другие. Официальные, спокойные, богатые, в галстуках и накрахмаленных рубашках.
Женя и Олег приехали со мной в аэропорт Нью-Арка, чтобы проводить меня на рейс в Лисабон. Мы легко и без проблем сдали нашу любимую, дорогую, родную «Тойоту-Сиену» в отделение прокатной фирмы «Hertz», в которой же и брали ее в Сан-Франциско, я зарегистрировал билет, сдал багаж и... Нам пора было расставаться.
Когда мы обнимались, я еще держался. Но когда увидел их, друзей своих, издалека, уже исчезающих за авиационными кордонами, скупая мужская меня все же пробила. «Ребята, – мысленно сказал я им, – мы теперь с вами друзья до белой березки, пока! Не прощаюсь».
(Сейчас, в 2010 году, когда я пишу эту главу для своей новой книги, докладываю вам, что так оно и стало: мы общаемся каждый день. Олег и Женя прилетали ко мне в Москву, Олег звонит практически ежедневно, а Евгений присылает видиосюжеты своей американской жизни. А я мечтаю опять попасть в США, но только уже с женой – потрясающая страна!)
В аэропорту, уже после расставания, я подвергся жесткой американской проверке: здоровенный негритос в форме вытащил почему-то только меня из очереди на досмотр и учинил надо мной досмотр особенный: какой-то специальной бумажкой он провел по разъему моего ноутбука, потом по подошвам моих ботинок. Вся очередь с тревожным любопытством на нас смотрела. Потом он прислонил меня спиной к какому-то агрегату типа рентгена, я постоял, и меня отпустили: русский террорист-мафиози из меня не получился. (Потом мне объяснили, что это была проверка на наркотики – малейшие их молекулы при такой проверке были бы обнаружены.)
* * *
Каждый день – как зарубка на прикладе: прошло шестьдесят пять, осталось всего десять. Целых десять! Я в Париже, здесь бабье лето, по вечерам и ночам холодно, но днем солнышко еще припекает. В Москве, наверное, уже снег... А резина на «Спектре» всесезонная, но всесезонная по-западному, а это почти что летняя – надо бы быть поосторожнее. Но она умница – ни одного замечания: после жути под названием Чита – Хабаровск, которую открывал президент, ей уже ничего не страшно.
Европа началась с Лисабона. Первая же чашечка кофе в баре гостиницы привела меня в восторг. Помните, я рассказывал, как выпил кофе в лучшей и знаменитой кофейне Нью-Йорка на пересечении Бродвея и Таймс-Сквер? Так вот, по сравнению с португальским, бродвейский кофе – вода. А сам Лисабон – это, оказывается, по-русски. По-португальски – он Лишбоа. Неизвестно еще, какое слово красивее. Лишбоа удивительно теплый и домашний. Слух ласкает теплая португальская речь с проскакивающим милым «ш» вместо развязного английского коверканья звуков. Ресторанчики – за каждыми распахнутыми дверями первых этажей, есть совсем крохотные, на два-три столика, видел я ресторанчик и с одним столиком. Из дверей, из окон льется музыка – гитара, кастаньеты – Португалия... Полно пальм, красивых девушек и малолитражек.
Португалия удивительно компактна, ее можно объехать на одном баке бензина. От Франции, Германии и даже Италии она отличается тем, что здесь все сконцентрированно, все рядом. Живут здесь около двух миллионов португальцев, всего их около десяти миллионов. Старинных зданий и музеев – море, а сколько памятников с восседающими на лошадях королями и маркизами – я со счета сбился.
Португалия и море – понятия неразделимые, страна вся морская, насквозь. Но в Португалии не море, а океан. Атлантика. Это не Лазурный берег. «Юр, скажи, а чем чисто зрительно, практически, море отличается от океана?» – спросила меня вчера жена по телефону. Я думал недолго, потому что и морей, и океанов перевидал за время кругосветки достаточно: «Маш, в море – волны. А в океане – валы».
Дорога от Лисабона до Мадрида – прелесть, как красива. Тот же двухрядный в одном направлении хайвей, но машина чуть более – не подрагивает, как в Штатах, а колеблется. Однако до российской раскачки и ударов ей, как от неба до земли. Лесистые холмы, черепичные крыши, виноградники и голубое-голубое небо. Я привез в Португалию из Нью-Йорка хорошую погоду – в день моего прилета небо стало ясным после проливных дождей, затопивших треть страны.
Но главное, главное – это скорость: сто двадцать разрешенных португальских километров в час – это кайф! Потому что идешь сто сорок. Все идут. Такая скорость американцам и не снилась. Им снится сто десять – сто пятнадцать киломестров в час, от которых они и засыпают. Сто сорок по таким дорогам – это безопасно, и это совсем другая езда, другая жизнь на дороге, это в день тысяча двести километров – легко! А уж по Франции, где при тех же дорогах разрешенная сто тридцать! Пардон, на практике получаются те же сто сорок, потому что во Франции контроль строже и штрафы на порядок выше, чем в Португалии и Испании.
Мадрид я посетил, заехал в него, погулял по центру и понял более чем двухвековую тягу американцев к древностям, к седой истории – у них такого нет. Но зато они могут купить такую древность, разобрать ее по кирпичикам, перевезти через океан и собрать у себя. И покупают. Здание-то можно купить – корни не купишь.
Мадрид сед и величественен. Его можно сравнить с Парижем, но лучше этого не делать: они отличаются друг от друга, как отличаются, скажем, Ричард Львиное Сердце в рыцарских доспехах от того же Ричарда Львиное Сердце на троне.
В Испании бензин почти на четверть дешевле, чем во Франции, – меньше евро литр при 1,25 евро во Франции. Франция вообще дорогая страна. Кстати, бензин за те полгода, что я тут не был, подешевел примерно на 10 процентов. В США – почти на 30 процентов: упала мировая цена на нефть. А в России он на сколько подешевел?
Когда в аэропорту Нью-Арка меня единственного обыскали, я особенно не удивился – я всегда (раньше) недолюбливал Америку. Но я всегда любил Испанию, и даже, было дело, публиковал в нашей прессе восторженные статьи о демократичности и простоте их нынешнего короля Хуана Карлоса. И вот за все за это на границе с Францией, на испанской таможне, меня подвергли такому позору, какого я за всю жизнь не испытывал! Остановили, выхватили из потока мою «Спектру», выгрузили весь багажник, обыскали все ее железные пространства с собакой, от которой по салону до сих пор клочья шерсти, затем обыскали меня лично, карманы, бумажник, вещи. Затем нашли два смонтированных накачанных запасных баллона и восторжествовали: вот оно! Взвесили оба на руках, пытаясь определить, какой же тяжелее? Уволокли их, чтобы размонтировать, но прежде вывернули золотник и дали собачке понюхать воздух, пахнущий только тальком и российским бездорожьем. Потом подняли машину на подъемник (!), исследовали днище с фонариком и, представьте, ни молекулы героина не нашли! Во время этой унизительной процедуры мне было запрещено отвечать на мобильные звонки, а телефон трещал беспрерывно. А уж о фотоаппарате, о том, чтобы сделать снимки, я и не заикался, реально боясь испанской тюрьмы. В любое другое время я бы, наоборот, в нее напросился, ведь для журналиста – чем хуже, тем лучше, все материал, да еще какой! Но уж слишком долго я не был дома!
Больше трех часов продолжался этот локальный русско-испанский конфликт. Максимум, что я смог себе позволить, это спросить: «Это все потому, что я русский? Или русский – коротко стриженный?» Ответа не последовало. И тогда я решил бесплатно повысить их профессионализм: «Вы в следующий раз ищите машину понезаметнее, а моя вся обклеенная – наши контрабандисты умнее, чем... вы думаете».
