Маньчжурия еще тех дней,

Когда дорогой правил Хорват,

Своей известный бородой;

Маньчжурия перед войной

Лет за восемь; еще пустынен

Простор лесных, гористых мест;

Как крепостца — любой разъезд;

И перегон, что очень длинен,

Осматривают сторожа,

Плечо ружьем вооружа.

У станций выросли поселки,

За ними сопки, пади, лес

(Всё больше вязы, реже — елки),

И бронированный экспресс

Гремит по рельсам издалека:

От самого Владивостока

До Петербурга декапод

Толпу транзитную везет.

Тут иностранный дипломат;

Голландцы, индусы, датчане;

В его вагоне-ресторане

И наши питерцы сидят.

Подняв надменно нос утиный,

Мамаша, сидя рядом с Ниной,

Вплетает в русский разговор

(Торжественного ради часа)

Французских фраз трескучий вздор

Из институтского запаса;

Напротив, втиснутый в сюртук

Путейца, упирая важно

В крахмал кадык многоэтажный, —

Внушительно молчит супруг.

Кругом над пищей ресторанной

Народ лопочет иностранный;

Все одобряют русский стол,

Который, коль сравнить с французским,

Желудкам европейским, узким,

Хотя и несколько тяжел,

Но всех столов премного лучше;

А знаменитая vodka

Хотя горька, хотя крепка,

Но хороша; и кто-то учит

Ее бестрепетно глотать,

Чтоб после громче лопотать.

Обед идет под стук колесный,

Вагон рессорный, многоосный,

В ритмичной качке; занята

Едой, толпа не замечает,

Какие позы принимает

Провинциальная чета;

Как пыжится она манерно;

А кто и взглянет, так, наверно,

На девушку, что у окна

Сидит, безмолвна и бледна.

А за окном открыты взору

Неоснеженные просторы

Степей; они — как океан,

Но мертвый, серый или бурый:

Сжигают осенью маньчжуры

Траву; селения крестьян

Мелькают редко; по дороге

Арбу, груженную зерном, —

С опущенным покорно лбом

Бычина тащит круторогий;

Возник и канул навсегда,

Как символ вечного труда.

Как хорошо душою праздной,

Всё, всё приемлющей равно,

Следить в вагонное окно

За сменою разнообразной

Вдруг возникающих картин —

Лесов, потоков и долин,

И думать: жизнь везде одна,

Быстра, легка, неуловима,

Как поезд или клочья дыма,

Что мчатся около окна!

Везде, везде — одно и то же,

Ничто не лучше, не дороже:

За пашней лес, за лесом — дол,

За ним печальное селенье;

Всё длится лишь одно мгновенье —

Вздохнул, и миг уже прошел;

А там, на станции конечной, —

За ней уже движенья нет, —

Смерть отберет у вас билет;

Читатель, пассажир беспечный,

Спеши, покуда не темно,

Глядеть в вагонное окно!

Но Нина вовсе не философ —

Чужда торжественных вопросов;

Не различая ничего,

Взор девичий лучом печальным

Блуждает за стеклом зеркальным;

Во власти чувства одного,

Не видит Нина и не слышит,

Она порой почти не дышит

И отвечает невпопад

На материнские вопросы;

И мать на Нину смотрит косо,

И Нина опускает взгляд.

А тут еще вошедший обер

(Откормлен, не прощупать ребер

Под долгополым сюртуком)

Подходит с рапортом о том,

Что поезд перед Цицикаром,

Что там скрещенье и буфет.

«Отлично! Приказаний нет»;

Но папенька молчал недаром;

Он вспомнил: в чем-то срочность есть, —

На встречный надо пересесть.

«Ну, что ж! — ответствует супруга. —

Пусть так: дела — всегда дела!»

А дочь бледнеет от испуга,

Как снег становится бела:

Ведь Цицикар как раз та точка,

Где улизнуть хотела дочка,

Но риск не выручил, не спас!..

Что делать девушке сейчас?

Хоть под колеса, хоть в трясину,

В любой, любой водоворот,

Но ум не покидает Нину,

Хотя озноб ее трясет.

В купе идет прощанье быстро;

Отец с величием министра,

Которым он мечтает стать

При помощи жены-княгини,

Трепещущей позволил Нине

Себя в усы поцеловать;

Он говорит: «Владей собою!

Утри слезинку на носу».

Она ему: «Я отнесу

Твой саквояж». — «Что? Бог с тобою!

Зачем? Ты можешь опоздать». —

«Нет, нет!» Но тут, весь в клубах пара,

Уже на стрелках Цицикара

Вагон их начал грохотать.

Вокзал, депо и водокачка;

В поселке водка, карты, спячка;

Вот что такое Цицикар.

Ну, что еще там? Тротуар

Дощатый тянется в казармы;

В них — пограничный батальон;

И описали Цицикар мы

Детально и со всех сторон.

Изображен без всякой фальши,

Вклиняется он в наш сюжет

(Китайский город где-то дальше,

И до него нам дела нет).

Мы только церковь позабыли;

Она стоит особняком

И золотым своим крестом

Чудесно блещет в снежной пыли,

Которой воздух напоен;

Поселок степью окружен.

Отец в своей путейской форме

Налево сходит; встречный ждет;

За папой Нина по платформе

К вагону синему идет;

В окошко мать глядит; и Гранин,

Навстречу бросившись, застыл:

Он Ване за спину отпрянул,

Ванюша друга заслонил.

Они стоят, понять не в силах,

Что план разбило их во прах;

Но Гранину как будто знак

Почудился в ресницах милых;

И даже ручка за спиной,

Обтянутая белой лайкой,

Велит (в тревоге отгадай-ка!)

Не то «за мной», не то «постой».

И девушка в вагоне скрылась,

Влюбленный открывает рот,

Что это робость иль немилость?

Что дало новый оборот

Всему, условленному точно?

Нечаянно или нарочно

Был милой ручки быстрый знак?

А колокол уж три удара

Пробил; заверещал свисток,

И поезд, с первым клубом пара,

Сейчас помчится на восток.

Что делать? Ждать или садиться?

На что-то следует решиться

И срочно что-то предпринять,

Иначе девушка опять

С отцом своим в Харбин умчится!

Но тут — уже в последний миг,

Когда свистка раздался крик

Басистый и прощально-длинный,—

У двери появилась Нина;

И, в шубке белой так стройна,

Из заскрипевшего вагона

На золотой песок перрона

Поспешно спрыгнула она.

Тут Гранин к ней. «Нет, погоди ты!» —

Она ему почти сердито

И торопливо говорит;

И личико ее горит;

И он впервые волевую

Увидел складку меж бровей

На милом лбу любви своей,

Увидел складочку такую,

Что, не ответив ничего,

Подумал про себя: «Ого!»

А Ниночка к экспрессу мчится;

Вот их вагон; в окошке — мать;

Ну, что же — ручкой помахать:

Я тут, мол, и спешу садиться.

Ведь и экспрессу дан свисток.

И, потревожившись немножко,

Мадам отходит от окошка —

Дочь к месту возвратилась в срок.

Сейчас она войдет, конечно,

В купе; уж заскрипел вагон,

Неслышно трогается он;

И мать в окно глядит беспечно…

Что это? И бледнеет мать,

Она не может не узнать

Вот этой самой белой шубки!

И тут же Гранин… Почему

Он перед Ниной и ему

Она протягивает губки!

Мать зеленеет; но она

Молчит: она себе верна.

О бегстве дочери упрямой

Она в известность телеграммой

Поставит мужа, но сейчас

Что эта барыня для нас?

Вплетается в повествованье

Нежданно новое лицо:

Вот некто в рясе на крыльцо

Выходит типового зданья;

Солдатский каравай в руках;

Над шарфом борода седая,

Но в жизнерадостных глазах

И ум, и зоркость молодая;

Скуфьей прикрыт широкий лоб:

Отец Никита, протопоп.

Он крикнул: «Мишка!..Постреленок!»

И тотчас же из-под крыльца,

Железной цепью забряцав,

Выкатывается медвежонок;

На лапы задние он встал,

Он заворчал, он заурчал;

Как бусины, сверкают глазки;

Карабкается на крыльцо;

А протопопово лицо

В сияньи доброты и ласки.

«Ну-ну! — басит он, черный хлеб

Ломая на куски большие, —

Клыки-то вон уже какие,

А как дитя еще нелеп!

Растешь, жиреешь понемногу,

А всё еще, поди, берлогу

Во сне ты видишь, снится мать,

Коль дар имеешь вспоминать;

Но мне-то делать что с тобою,

Как в зверя вырастешь совсем?

А впрочем, Бог, как вся и всем,

Займется и твоей судьбою;

Покуда же и ешь, и пей,

Да развлекай моих гостей».

Туг в палисадник Ваня входит,

Со зверем батюшку находит

(Один ворчит, другой урчит)

И, хоть смущенный на мгновенье,

Подходит под благословенье

И торопливо говорит,

Что есть бракующихся пара,

Весьма торопится она.

«А что, они из Цицикара?»

«Нет, батюшка, из Харбина».

Тут батя вымолвил: «Ванюша,

Ты торопливость отложи;

Пройдем ко мне… Чайку откушай

И всё подробно изложи». —

«С чаями, право, невозможно,

Подходит Ваня осторожно

К предмету миссии своей, —

Тут случай трудный, случай сложный,

И надо как-то поскорей;

Тут…» — «Стой! Но мне никто не ведом;

Да уж не ты ли сам жених?» —

«Да нет! Опередил я их —

Они идут за мною следом…» —

«Допустим! Но не шутка брак,

А ты сегодня больно прыткий!

Кто он, она? Фамилия как

Невесты?». Но скрипит калитка,

И Гранин с Ниной входит в сад;

Ванюша отступил назад.

Скажу вам, был отец Никита

Не только добр, но и умен;

И очень быстро понял он,

Что как для матери сердитой,

Так и для важного отца

Благожелательней конца

К роману дочки (с ней не сладить)

Никак, пожалуй, не приладить,

Чем этот цицикарский брак;

И он сказал: «Да будет так!»

И через час уж эта пара

В военном храме Цицикара

Была повенчана; и здесь

Свою я мог бы кончить повесть —

Спокойна авторская совесть:

До свадьбы я сумел довесть

Героя с милой героиней;

Мне подходящий повод дан

Закончить тем, чем часто ныне

Любой кончается роман.

Но всё ж я вылезу из плана

Экранно-модного романа:

Мне музой в выполненье дан

Реалистический роман;

Как я сказал уже, всё это

Не легкий вымысел поэта —

Рассказ веду не от себя;

Старик с косматой бородою,

Ее седины теребя

Дрожащей темною рукою,

Умолк на миг, вздохнул, привстал,

Но снова сел и продолжал:

Отец, настигнут телеграммой,

Ее с трудом постигнув суть,

Летит назад; мадам упрямо

На продолжает путь:

Дочь для нее не существует, —

Скупое чувство наповал

Убил общественный скандал;

Его молва еще раздует

До прессы, до пасквиля вплоть;

Нет, дочь — отрезанный ломоть!

Papa примчал; бежит сердито

В церковный дом; отец Никита

Его встречает; тут и дочь

С супругом; молодые ночь

Под тем гостеприимным кровом

Чудесно провели; и вот

Пред тестем и отцом суровым

Предстали молча: суд идет!

Него им ждать? Какая грянет

Неудержимая гроза?

Но смело поднимает Гранин

Нетерпеливые глаза;

Он муж уже; чего ж страшиться

Он — труженик; он — офицер;

И только дикий изувер

Родства с ним может устыдиться;

Какой средневековый вздор,

Нелепость, дикость, ахинея;

От возмущения немея,

На тестя он глядит в упор.

Скрестились взгляды; гневным знаком

Отцу морщина чертит лоб;

Но выручает протопоп:

«Поздравьте их с законным браком,

Он говорит. — Уже, увы,

Разумнее не подберете вы

И справедливее решенья!..

Так дайте ж им благословенье.

А вы, — мигнул он молодым, —

Вы на колени перед ним!»

Тут, вспомнив, что один писатель

Прекрасно выразил стихом

(«Что за комиссия, Создатель,

Быть взрослой дочери отцом!»),

Papa пошел на мировую,

И, местным сплетницам назло,

Всё в норму строгую вошло,

И Гранин Нину дорогую

Уже женой повез в Харбин;

Отец же, важный господин,

Помчался за своей каргою,

За урожденною княжною

И, ею где-то взят в полон,

В Харбин не возвратился он.