В НОВОГОДНЕЕ ПЛАВАНЬЕ («От январской пристани опять…»)[248] От январской пристани опять Отплываем в плаванье годичное. Сильно ль будет лодочку качать, Завывать ветрина будет зычно ли? Сильно ль будет встряхивать, влача В бури эмигрантскую посудину? И о тихой пристани мечтать Не напрасно ли опять все будем мы? Ничего, усталые гребцы, Что поделать, если плыть нам велено! Перед вами не во все ль концы Дали бесконечные расстелены!.. Море зарубежья пересечь — Не поляну перейти цветочную. Чтобы свой кораблик уберечь, Смелыми нам надо быть и точными! Смелыми и гордыми еще: Горя мы великого избранники!.. Не подламывайся же, плечо, — Мы ничьи не пленники, не данники! Стар каш парус и скрипит штурвал, Двадцать лет уже не видно берега… Так Колумб когда-то тосковал — К каравеллам приплыла Америка! И пост дозорный в тишине — Не пост, послушан, друг мой, стонет как И глядит, не плещется ль в волне Веточки береговой зелененькой? СНЫ («Ночью молодость снилась. Давнишний…»)[249] Ночью молодость снилась. Давнишний Летний полдень. Стакан молока. Лепестки доцветающей вишни И легчайшие облака. И матроска. На белой матроске. Словно жилки сквозь кожу руки. Ярче неба синели полоски И какие-то якорьки. Я проснулся. Упорно, упрямо Стали сами слагаться стихи, А из ночи, глубокой, как яма. Отпевали меня петухи. Но рождалась большая свобода В бодром тиканьи бедных часов: Одного ли терзает невзгода И один ли я к смерти готов? Где-то в белых больницах, в притонах, В черных камерах страшной Чека — Столько вздохов, молений и стонов. И над всем роковая рука. У меня же веселая участь Всех поэтов, собратьев моих, — Ни о чем не томясь и не мучась, Видеть сны и записывать их. СТРЕКОЗА И МУРАВЕЙ («Во дворе, перед навесом…»)[250] Во дворе, перед навесом, Дров накидана гора; Горьковато пахнет лесом Их шершавая кора. У крылечка, под окошком, Грузно — выравнены в ряд — Пять больших мешков с картошкой Толстосумами стоят. Ах, запасливая осень, По приказу твоему Мы к жилью избыток сносим, Одеваем дверь в кошму. Чу, сосед стучит, как дятел, Звонко тренькает стекло, — Он окно законопатил, Бережет свое тепло. Не боясь грядущих схваток С наступающей зимой. Как прекрасен ты. Достаток, Полнокровный недруг мой! Ах, расчетливый и трезвый Бородатый скопидом, Почему дар песни резвой Не считаешь ты трудом?.. Он с презрительностью смелой Рассмеется от души: «Ты всё пела?.. Это дело! Так пойди-ка, попляши!..» Слух к стихам ему неведом, К стихотворцу он суров… Не тягаться мне с соседом Ни картошкой, ни обедом, Ни горой шершавых дров! ПОСТРОЕЧНИКИ («Бороды прокурены…»)[251] Бороды прокурены, Невеселый взгляд; На скамьях у Чурина Старики сидят. Годы бодрость вымели И лишили сил… Но скажи, не ими ли Строен город был… Этот вот — не надо ли Справочку одну? — Рельсами укладывал Насыпь к Харбину. Тот, что носом в бороду Точно схимник врос, Вел когда-то к городу Первый паровоз. А вон той развалиной Тут давным-давно Первое повалено Для жилья бревно. И в болотной сырости — Холодна, темна!.. — Городу б не вырасти Без того бревна… Хлябь, трясина, прорва та, Край и наг, и дик! Вспоминают Хорвата И еще других. Тех, чьи лица в спаленке На стене висят, Что на старом маленьком Кладбище лежат. Что пришли с лопатою, С киркой, с топором, С жертвою богатою, С дружеством, с добром!.. И полоска узкая Прорубила край, И то дело русское Не позабывай! …Старики замшелые На скамье чужой… Головы все белые, Все семьи одной. С каждым годом менее Милых стариков, — Вихрь опустошения Между их рядов. Нет Иван Васильича, Окунева нет!.. Кто ж от рака вылечит В шестьдесят пять лет? Спросишь — и нахмуренно, Голосом тоски: «Унесли за Чурина!» — Скажут старики. вернуться В новогоднее плавание («От январской пристани опять…»). Р. 1938, № 1. вернуться Сны («Ночью молодость снилась. Давнишний…»). Р. 1938, № 30. вернуться Стрекоза и муравей («Во дворе, перед навесом…»). Р. 1938, № 48. вернуться Построечники («Бороды прокурены…»). Автограф (собрание А. Чернышева). Дата под стихотворением: 1938. Примечание В. Перелешина: «И.Я. Чурин и Kо» — большой универсальный магазин в Харбине, на углу Новоторговой улицы и Большого проспекта. Дальше по Большому проспекту находилось маленькое Старое кладбище, а еще дальше по прямой линии — обширное Новое кладбище. Технически вместо «умер» говорилось в Харбине “унесли за Чурина”». «Вспоминают Хорвата…» — Дмитрий Леонидович Хорват (1859–1937), управляющий КВЖД в 1902–1922 годах, с 1911 года — генерал-лейтенант. Последние 15 лет жизни провел в Пекине. Время его «правления» на КВЖД современники нередко именовали «Счастливой Хорватией». |
