«Так развертывается пружина…»[206] Так развертывается пружина, Соскочив со своих зубцов, Так беснуется одержимый, Так измене плюют в лицо. Так, обрушив на сердце память О стране, где всего теплей, Сводят брови на черный пламень Сожигаемых кораблей! НА ЗАДАННЫЕ РИФМЫ («Постукивая точным молоточком…»)[207] Постукивая точным молоточком, Шлифуя речь, как индус — шар из яшмы, Поет поэт, пока не капнет точка, И не войдем в его шальной шалаш мы. И тот турист, который хмуро тщится Проникнуть в смысл, — не прячь лицо в жабо ты! Ведь эта бесподобная вещица Прелестна исключительной работой. А современник (в смокинге иль блузе — Наряд не важен в человечьей чаще!) — Он от стихов, вздыхая, ждет иллюзий, Ведущих, умягчающих, учащих. В КИТАЕ («Узкие окна. Фонарика…»)[208] Узкие окна. Фонарика Продолговатый лимон, Выжженный в мреющем паре — как Вызолоченное клеймо. Думаешь: тщательно вырисуй Загнутых кровель углы, Звезд лиловатые ирисы, Синее марево мглы. Небо… Не медными грудами Над перевалом веков — Храм с девятнадцатью Буддами Медленных облаков. ПЛАВУНЬЯ («Вытягиваясь, — в преломленьи струй…»)[209] Вытягиваясь, — в преломленьи струй Она на миг как в воздухе висела, — Открыла глазу блеск и чистоту Очаровательнейших линий тела. То левое, то правое плечо… Как бы лаская, взмах руки положен… И, удаляясь, красный колпачок На поплавок нам кажется похожим. И только небо было вкруг него Да золотой, чуть дымный, зной июня… Под синевою и над синевой Как бы парила в воздухе плавунья. У горизонта тлели паруса, Тончайшим ветром веяло оттуда… Не так ли совершались чудеса Библейские?.. Но разве жизнь — не чудо? У ПРЕДЕЛА («Изгнание, безвыходность…Пустое!..»)[210] Изгнание, безвыходность… Пустое! Я мог бы жить еще года, века, Как сорок лет, что жил самим собою, Не зная ощущенья тупика. Негодовать, влюбляться, удивляться, С самим собой изнемогать в борьбе, С надменной миной сноба-верхоглядца Подкрадываться к самому себе… Но я себе наскучил, как сожитель По каземату, скрытому в душе. Так что же делать мне с собой, скажите, Самим собой зачеркнутым уже? Беззвездный год мной терпеливо прожит, Он отошел, ничем не пособя, Не выползти из одряхлевшей кожи, Не убежать от самого себя!.. «Свет зажжен. Журнал разрезан…»[211] Свет зажжен. Журнал разрезан… Чтобы в радость проскакать, На подлокотник лонгшеза Помести большой стакан. И в усладе легковейной, Папиросу закуря, Процеди глоток портвейна Золотого, как заря. Пусть судьба грохочет зычно Ускользающему вслед… Так Языков параличный Промечтал двенадцать лет. И, свободный, одинокий, Дух ты легкости предашь, И запишет эти строки Осторожный карандаш. И, довольный всем отменно, Презирающий чуть-чуть, — Ты о женщине надменной Позабудешь как-нибудь. ОРБИТА («Ты, молчаливый, изведал много…»)[212] Ты, молчаливый, изведал много, Ты! недоверчивый, был умен, С лучшими мира ты видел Бога, С самыми страшными был клеймен. Знающий — самое лучшее смерть лишь, Что ж не прикажешь себе: «Ложись!» Окнам безлюдным позорно вертишь Злую шарманку, чье имя — жизнь. Пыльны цветы на кустах акаций, Смят одуванчик под теркой ног… Твой дьяволенок посажен на цепь — Вырасти в дьявола он не смог. Что же, убей его, выйдя к Богу, Выбери схиму из чугуна, Мерно проламывая дорогу, Как спотыкающаяся луна. Будешь светить ты неярким светом, Где-то воруя голубизну, И завершишь небольшим поэтом Закономерную кривизну. ИЗ КИТАЙСКОГО АЛЬБОМА (I–III)[213] Ворота. Пес. Прочавкали подковы, И замер скрип смыкающихся створ… Какой глухой, какой средневековый Китайский этот постоялый двор. За ним — поля. Кумирня, кукуруза… А в стороне от глинобитных стен, На тонкой жерди, точно для антенн, — Отрубленная голова хунхуза. Я проснулся в третьем часу, Ночь была глубока, как яма. Выли псы. И, внимая псу, Той звериной тоске упрямой, — Сжалось сердце. Ему невмочь, Не под силу ни сон, ни бденье!.. И плескалась о стекла ночь Небывалого наводненья. Кожа черная с синевой. Лоб и щеки до глянца сухи. На открытых глазах его Копошились желтые мухи… Но угроза была у губ, В их извилистой нитке серой, И шептал любопытным труп: — Берегитесь!.. Пришла холера. вернуться «Так развертывается пружина…». Р. 1932, № 3. вернуться На заданные рифмы («Постукивая точным молоточком…»). Р. 1932, № 8. вернуться В Китае («Узкие окна. Фонарика…»). «Азия», 1932, № 2, апрель. «Храм с девятнадцатью Буддами…» — девятнадцать — одно из священных чисел буддизма; в некоторых буддийских храмах девятнадцать лотосов отмечают места, где Будда останавливался во время медитации; в некоторых может находиться именно девятнадцать изображений Будды. вернуться Плавунья («Вытягиваясь, — в преломленьи струй…»). Р. 1932, № 32. вернуться У предела («Изгнание, безвыходность… Пустое!..»). Р. 1932, № 35. вернуться «Свет зажжен. Журнал разрезан…». Р. 1932, № 40. вернуться Орбита («Ты, молчаливый, изведал много…»). Р. 1932, № 43. вернуться Из китайского альбома (I–III). Номер I — Ф. 1932, № 2 (без заглавия, с указанием места написания — «Харбин»); остальные — Ру. 1932, 4 сентября. |
