ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ («Был яркий полдень. Обжигало…»)[301] Был яркий полдень. Обжигало Морозом непокрытый лоб. Медлительно толпа шагала. Серебряный качался гроб. Звучал высокий голос в хоре, Взлетал и, улетая, гас, — Так чистый плач взносило горе В последний расставанья час. Затихла улица тревожно, Настороженно замерла, — В любое сердце осторожно Входила острая игла. Как раскаленное железо, Терзал вопрос сердца людей: Зачем жестоко перерезан Цветущий стебель юных дней? Печать тоски была на лицах, И был мороз, и полдень был… И ветер смерти на ресницах У женщин слезы леденил… ЧАСОВЩИК («Зимний день светил в окошке скупо…»)[302] Зимний день светил в окошке скупо. Я издрог — пришел издалека. …Лобзик, сверла, верстачок и лупа, — Оловянный глаз часовщика. Мучила какая-то забота, Тягостью большое обременя. Жаловался я, а он работал, Слушая внимательно меня. А потом, расстроенный рассказом, В огорченные мои глаза Заглянул своим стеклянным глазом И, качая головой, сказал: «Вы в скитаньях — маленькие дети, Нам бы вечный сетовать черед, Ибо скоро два тысячелетья, Как рассеян избранный народ. Обмелело, расплескалось море, Но всё так же солоно оно: Наше горе — это ваше горе, Лишь тысячелетнее оно И в трущобах всякого изгнанья С нищетой лохмотьев и прорех — Слышен голос древнего рыданья С тростниковых вавилонских рек». И умолк. И на металл направил Острие скрипящего резца… Был лобастый, как апостол Павел, Часовщик с глазами мудреца. ВЕЛИКИМ ПОСТОМ («Как говорит внимательный анализ…»)[303] Как говорит внимательный анализ, За четверть века беженской судьбы (Не без печали и не без борьбы) От многого мы всё же отказались. Но веру нашу свято мы храним, Мы прадедовский бережем обычай, И мы потерь не сделали добычей То, что считаем русским и святым. Хотя бы взять начальные недели Вот этого Великого поста: Мы снова у подножия Креста, Постимся мы… говеем, отговели. Чем нам трудней, тем крепче вера в нас. И в этом, думается, наша сила: Как древних предков, нас благословила Твоя рука, Нерукотворный Спас! С какою бы гримасою суровой Грядущий день ни выходил из тьмы. Но русской вере не изменим мы И не забудем языка родного! ЖЕНА ГУСАРА («Говорит она, что ей тридцать лет…»)[304]
Говорит она, что ей тридцать лет, Но, конечно, ей много больше. Первый муж ее был лихой корнет — Он изрублен на Стыри в Польше. И она бледна, и больна она, И не любит второго мужа. Если есть вино, так, пьяным-пьяна, Она песней о прошлом тужит. Это песнь о тех, кто всегда удал — И в любви, и в бою, и в чаре. Первый муж ее часто ей певал О лихом молодом гусаре. И оставил он молодой жене Эту песнь о себе на память, И она ее и тебе, и мне Запевает, блеснув глазами. Но уж голос хрипл у нее, больной, И мне кажется в ночь хмельную, Будто сам мертвец за ее спиной Воет песнь свою полковую. И уж скоро он на коне лихом За любимой примчит подругой, И следы коня на пути ночном Захлестнет голубая вьюга. И умчит она, удальцу верна, От проклятой нужды-болезни. Так в последний раз пропоет струна Молодецкой гусарской песни. Верность есть в любви, верность есть в бою, Нет у Бога прекрасней дара. В ледяной земле спит в чужом краю Молодая жена гусара. О СТАРОМ МАСТЕРЕ («Не рыцарь, неловкий латник…»)[305] Не рыцарь, неловкий латник, Поднявший меча тягло… О, сколько их в битве братней В веках позади легло! Не он, заблестев кистями, К губам поднимал трубу, — Железным доспехом стянут, Он верил и нес судьбу. Огонь, и стрела, и плаха!.. К сиянью зорь и звезд Гремел он, не зная страха, И был молчалив и прост. И всё же он сделал много Он тайну, сгибаясь, нес. И скажет улыбка Бога: «О, добрый каменотес!» И вихрем его поднимет К тропам золотых планет, А там, высоко над ними, — Ни жизни, ни смерти нет. вернуться Последний путь («Был ярок полдень. Обжигало…»). «Светлое кольцо» (Харбин, 1944). Сборник посвящен памяти поэтессы Нины К. Завадской (апрель 1928, Харбин — 18 ноября 1943, Харбин), скончавшейся от тифа. Посмертно вышел вышеназванный сборник, включивший стихи самой Завадской и стихи, написанные ее памяти. вернуться Часовщик («Зимний день светил в окошке скупо…»). Р. 1944, № 3. вернуться Великим постом («Как говорит внимательный анализ…»). Р. 1944, № 9. вернуться Жена гусара («Говорит она, что ей тридцать лет…»). Р. 1944, № 10. В автографе, хранившемся в собрании бывшего редактора «Рубежа» М.С. Рокотова (Бибинова), над текстом был проставлен эпиграф: «Слышен звук фанфар, / Слышен марш полковой». вернуться О старом мастере («Не рыцарь, неловкий латник…»). Р. 1944, № 11. |
