ФОРМУЛА БЕССМЕРТИЯ («Какой-то срок, убийственная дата…»)[214] Какой-то срок, убийственная дата, И то, что называлось мастерством, Что смелостью пленяло нас когда-то, — Уже фальшивит шамкающим ртом. О, трупы душ в тисненых переплетах, Чей жар остыл, чей свет уже потух, — Что уцелело от посильных взлетов, От непосильных творческих потуг? Лишь чудаков над вашим склепом встретишь; Но даже им, искателям пути, Сверкающую формулу бессмертья В остывшем пепле вашем не найти! И только страсть высоким воплем меди Еще звучит, почти не отходя, Да голубые молнии трагедий У горизонта небо бороздят… Лишь вопль из задохнувшейся гортани, Лишь в ужасе воздетая рука… Лишь речь нечеловеческих страданий, Как маяки, как искры маяка, — Векам, в века! ЗЕЛЕНОГЛАЗОМУ ВРАГУ («Так пощипывает холод…»)[215] Так пощипывает холод, Так нащупывает нож — Ощущение укола, Электрическая вздрожь. Обернусь. Зеленый, зоркий Взгляд, притянутый ко мне. Так хорек глядит из норки На врага. Так каменеть Можно, вылив в созерцанье Волю бить, кусать, душить: Ядовитое мерцанье Ненавидящей души. Так, смертельным страхом болен, Перейдя времен предел, — Достоевский из подполья На Тургенева глядел. Сердцем к сердцу, жалом к жалу, Укусив от боли снег, Той же яростью, пожалуй, Бледный Пушкин прояснел, — Лишь поймал стволом граненым Ненавистный силуэт. Взглядом подлинно влюбленным Обнял. Крикнул пистолет! Снова — в точность протокола, К мелочам — от грозных глыб: Ощущение укола, Ощущение иглы… Обернусь, и взор зеленый Ускользает, гаснет шаг. Да, за мной неугомонный Соглядатайствует враг. Ни на шаг не отодвинусь, Не прикрою грудь щитом: Плюс и минус, плюс и минус, — Друг без друга мы — ничто! ДЕСЯТИЛЕТНИМ(«Мне проследовать пора бы…»)[216] Мне проследовать пора бы Мимо вас к заботам дня, Но, ребята, ваш кораблик Задержал сейчас меня. Он плывет, и крик ваш звонок, У булыжника — аврал… Так и Петр, еще ребенок, С дядькой Зотовым играл. Подождите, подрастете, И у вас, как у него, Будет Яуза и ботик, Встреча с вольной синевой!.. Накормите ж сталью мускул, Укрепите волей грудь, Чтоб пристать к границам русским Вы смогли когда-нибудь. Чтобы дух ваш не был связан, Чтоб иной была пора, Чтобы пал советский Азов, Как турецкий у Петра! И тогда — проходят мимо Дни, согбенно семеня, — Вы моей земле родимой Поклонитесь от меня! БЕЗ («Бестрепетность. Доверчивость руки…»)[217] Бестрепетность. Доверчивость руки. И губы, губы, сладкие как финик, И пряди, выбившиеся на виски, И на висках рисунок жилок синих. И ночь. И нарастание того, Что называет Пушкин вдохновеньем… Автомобиль буграстой мостовой, И световой, метущий тени веник. И это всё. До капли. До конца… Так у цыган вино гусары пили. Без счастья. Без надежды. Без венца. В поющей муке женского лица, Без всяких клятв, без всяких «или — или»! МОЙ УДАР («Когда придет пора сразиться…»)[218] Когда придет пора сразиться И ждут сигнального платка, Ты, фехтовальщик, став в позицию, Клинком касаешься клинка. За этим первым ощущением Прикосновения к врагу Как сладко будет шпагу мщения О грудь его согнуть в дугу… Но нет, но нет, не то, пожалуй: Клинок отбросив на лету, Я столько просьб и столько жалоб В глазах противника прочту. И, салютующий оружьем, Скажу, швырнув в ножны клинок: «Поэты, смерти мы не служим, — Дарую жизнь тебе, щенок!» РАССТРЕЛЯННЫЕ СЕРДЦА («Выплывут из дальности муаровой…»)[219] Выплывут из дальности муаровой Волга и Урал. Сядет генерал за мемуары, Пишет генерал. Выскребает из архивной пыли Даты-светляки. Вспоминает, как сраженья плыли, Как бросал полки. И, носясь над заревом побоищ, В отзвуках «ура», — Он опять любуется собою, Этот генерал. Нам же, парень, любоваться нечем: Юность истребя, Мы бросали гибели навстречу Лишь самих себя. Перестрелки, перебежки, водка, Злоба или страх, Хрипом перехваченная глотка, Да ночлег в кустах. Адом этим только на экране Можно обмануть. Любят разжиревшие мещане Посмотреть войну. Любят в мемуарах полководцев Памяти уют, Ибо в них сражение даетс я, Как спектакль дают. Не такою вздрагивают дрожью, Как дрожал солдат… Есть и будут эти строки — ложью С правдой цифр и дат! Ложью, заметающею зверств и Одичаний след. А у нас — расстрелянное сердце До скончанья лет. вернуться Формула бессмертия («Какой-то срок, убийственная дата…»). Р. 1933, № 5. вернуться Зеленоглазому врагу («Так пощипывает холод…»). Р. 1933, № 14. вернуться Десятилетним («Мне последовать пора бы…»). Р. 1933, № 38. «Так и Петр, еще ребенок, / С дядькой Зотовым…» — Зотов Никита Моисеевич (ум. 1718) — учитель Петра Великого, сопровождал царя в Азовском походе, причем, по словам Петра, «был в непрестанных трудах письменных расспрашиванием многих языков и иными делами». вернуться Без («Бестрепетность. Доверчивость руки…»). Р. 1933, № 39. вернуться Мой удар («Когда придет пора сразиться…»). Р. 1933, № 44. вернуться Расстрелянные сердца («Выплывут из памяти муаровой…»). Р. 1934, № 7. |
