«Льстивый ветер целует в уста…»[183] Льстивый ветер целует в уста И клянется, и никнет устало, А поселок серебряным стал И серебряной станция стала. Не томи, не таись, не таи: Эти рельсы звенят о разлуке, Закачали деревья свои Безнадежно воздетые руки. И ладонь не тяни же к виску, Злую память назад отодвинь же, — Эта ночь превращает тоску В лунный свет на картинах Куинджи! И душа растворяется в нем, Голубом и неистово белом, И не в дом мы безмолвно идем — В саркофаг, нарисованный мелом. «Вышел в запас…»[184] Вышел в запас, — Служба была хлопотлива. Денег припас, Выстроил дом у залива. Скушно, — один… Пел: «Прилети, голубица!» Есть карабин, Чтоб от хунхузов отбиться. Рядом тайга, Тигровый след и кабаний, Лупит вьюга, Как на пустом барабане. Жить ничего: Вдоволь и спирта, и пищи. Встретишь его — Лишь по-разбойничьи свищет. Ссадит в сугроб (Лихо добытчику с сумкой), Целится в лоб Тигровой смертью дум-думкой. Ладит и тот, Черную спину сутуля. В огненный пот Бросит свинцовая пуля. Скажет врагу: «Милый, добей-ка, однако». И на бегу Взвоет о павшем собака. Ночью придет Волчья певучая стая, И заметет К утру пороша густая. СОН ПРО КОТА-МУРЛЫКУ («Ты любишь кошку, ласковый звереныш…»)[185] У лукоморья дуб зеленый, Златая цепь на дубе том, И днем и ночью кот ученый Всё ходит по цепи кругом. Ты любишь кошку, ласковый звереныш, Мой белокурый, ясноглазый гном. Смычком любви твою кроватку тронув, Я пронесусь в сознании твоем. Мурлыка спит, поджав седые лапки, Ленив Мурлыка, белолобый кот. Его потешно наряжая в тряпки, Ты слушаешь, как нежно он поет. Приходит сон, как принц золотокудрый, Целует в глазки, говорит: «Пора!» И кот встает, такой большой и мудрый, И охраняет детку до утра. Он больше тигра, только очень ласков, И сторожит он девочкин покой. Он лучше няньки намурлычет сказку И гладит лапкой, как она — рукой. Настанет утро. Нету великана, Но позабыть виденье нелегко. Мурлыка же из твоего стакана Поспешно пьет парное молоко. ПОСЛЕ ДОЖДЯ («Чем, мураш, застыв на пальце…»)[186] Чем, мураш, застыв на пальце, Удивлен — скажи на милость? Солнце из-под одеяльца Ватной тучки покатилось. Две веселых трясогузки, Непоседы, ненасытки, Объяснялись по-французски Одобряя вкус улитки. Ветер листки березы Пересчитывал. Березка Шутника, роняя слезы, Отгоняла веткой хлесткой. А когда — глядите сами — Рвался он, бежать желая, То она его ветвями Обнимала, не пуская. В облаках же два пилота Мчались, вскрикивая звонко: Это — плавности полета Обучала ястребенка Ястребиха… За оградой Тополь руки тянет к небу… Мира лучшего не надо! Мира лучшего не требуй! ВЕСЕННИЙ ДОЛЬНИК («Объективно ничтожны признаки…»)[187] Объективно ничтожны признаки, Ртуть в термометре — над нолем, Да весеннего ветра-капризника Направления не поймем. Синева под глазами девушек, У мальчишек в глазах задор, И медлительные, как неучи, Облака: золотой затор. Но вглядитесь: переоценкою Зимних ценностей занят мир; Даже нищий, звенящий центами, Чем-то новым себя томит. Непреложное стало мнимостью — Паром стаивает, спеша, — И повита зеленой жимолостью Человеческая душа. Я весь день не хожу, а плаваю В этом воздухе Ястребином. …Я зову вас в борьбу за славу и За победу неистребимую! Харбин, 1930 «Последний рубль дорог…»[188] Последний рубль — дорог, Последний день — ярок, Их не отнимет ворог, Их не отдашь в подарок. Последняя любовь — самая ласковая, С сединкою на виске, И приходит она, ополаскивая Сердце в горечи и тоске. И отдашь ее тем, которым Не нужна ее тишина, Не нужна ее вышина. Но душа, овладев простором, Будет горечи лишена. Ибо, памяти зов послушав, Вспомнишь ты, как в былом и сам Брал и комкал чужие души, Обращенные к небесам. Харбин, 1930 вернуться «Льстивый ветер целует в уста…», ЛА. 1939, № 5; вторая часть цикла «Лето». Ранее — Р. 1929, № 2; первая часть «триптиха» под общим заголовком «Ветер разлук»; под № 2 было опубликовано стихотворение «Как в агонии вздрагивает дом…» (вошло в сб. «Без России»), под № 3 — стихотворение «Вышел в запас…» (см. ниже). Куинджи Архип Иванович (1842–1910) — русский пейзажист. вернуться «Вышел в запас…». Р. 1929, № 2; третья часть «триптиха» под общим заголовком «Ветер разлук». «Тигровой смертью дум-думкой…» — дум-дум — пули с неполной или надпиленной оболочкой, легко разворачивающиеся или сплющивающиеся в человеческом теле. Причиняли тяжелые ранения. Впервые применены английской армией в англо-бурской войне 1899–1902 годов, позже использовались некоторыми другими армиями. Названы по месту изготовления — предместью г. Калькутты Дум-Дум (правильно Дамдам). вернуться Сон про Кота-Мурлыку («Ты любишь кошку, ласковый звереныш…»). Р. 1929, № 16. вернуться После дождя («Чем, мураш, застыв на пальце…»). «Юный Читатель Рубежа». 1930, апрель. Сообщено Е. А. Васильевой. вернуться Весенний дольник («Объективно ничтожны признаки…»). П. 1930, № 1. Посвящено главному редактору «Понедельника» Михаилу Щербакову (см. прим. к стих. «Агония» из сб. «Без России»). вернуться «Последний рубль дорог…». П. 1930, № 1. Стихотворение обрело «вторую жизнь», бытуя среди советских политзаключенных. В начале 1950 годов поэт Роман Сеф выучил его в пересыльной тюрьме в Караганде со слов Б. С. Румянцева, бывшего директора русской гимназии в Шанхае. В книге «Без Москвы, без России» печаталось (как и предыдущее) по записи Р. Сефа. |
