СТАРЫЕ ПОГОНЫ («Сохранились у меня погоны…»)[313] Сохранились у меня погоны — Только по две звездочки на них, И всего один просвет червленый На моих погонах золотых. И печально память мне лепечет, Лишь на них я невзначай взгляну: Их носили молодые плечи, Защищавшие свою страну. Засыпали их землей гранаты, Поливали частые дожди. В перебежках видели солдаты Золотой галун их — впереди! На него из зарослей полыни Пулемет прицел свой наводил, Но везде — за Вислой, на Волыни Бог меня от гибели хранил. К тем погонам — что от них осталось, Им лишь горечь памяти нести! — На ходу стреляя, цепь смыкалась, Чтоб удар последний нанести. И ура взрывалось исступленно, И в руке подрагивал наган, — Эти почерневшие погоны Опрокидывали врага! Довелось им видеть небо Польши, Под старинным Ярославом быть. Почему ж не удалось им больше Звездочек серебряных добыть? Эх, весна семнадцатого года, Гул июля, октября картечь!.. Посрывала красная свобода Все погоны с офицерских плеч. С ярым воем «Золотопогонник!» За мальчишкой погналась беда. Била в битве, догнала в погоне Нас пятиконечная звезда! Уж по телу резались погоны, Забивались звездочки в плечо… Разве пленных офицеров стоны В нашем сердце не звучат еще? Чести знак, возложенный на плечи, Я пронес сквозь грозную борьбу, Но, с врагом не избегая встречи, Я не сам избрал себе судьбу. Жизнью правят мощные законы, Место в битве указует рок… Я люблю вас, старые погоны, Я в изгнаньи крепко вас берег! Говорят, опять погоны в силе — Доблести испытанный рычаг!.. Ну, а те, что прежде их носили На своих изрубленных плечах? Что поделать — тех давно убили. Не отпели. Не похоронили: Сгнили так!.. …………………………………… Память длит рассказ неугомонно. Полно, память, — день давно погас… Эти потемневшие погоны Все-таки оправдывают нас! СТАРИК («В газете и то и это…»)[314]
В газете и то и это, Гремит на столбцах война, Но нет, старику газета Не этим совсем нужна. И, щурясь в очки, упорно Он тычет глаза в одно — Что сверху каймою черной Печально обведено. И ахнет, и быстро стянет Очки; перекрестит лоб… «Иван-то Иваныч… Ваня!.. Да можно ль подумать, чтоб…» Еще не прошло недели (Теперь каково семье!), Как рядом они сидели У Чурина на скамье. И чувствует — всё пустынней Становится вкруг него. И холод, подобно льдине, Коснется души его. ЗУБРЫ («Жили зубры в Беловежской пуще…»)[315] Жили зубры в Беловежской пуще (Нет трущобы сумрачней и гуще!), Жили зубры, считанные звери, И к свободе не искали двери. Берегли объездчичьи заботы Их для императорской охоты, Для высокой рыцарской забавы, Для потехи царской и для славы. В год какой-то, скажем, предпоследний, Приглашен был и король соседний Пострелять по зубрам, порезвиться, Меткостью, отвагой отличиться. От сторожки до другой сторожки, Лаем, криком поднятый из лёжки, Первый зверь пошел неторопливо, Сановитый и широкогривый. Он не с гневом, а с тупой досадой Шел туда, где, скрытые засадой, Ждали зубра широченной груди Затаившие дыханье люди. Величав и царственно-спокоен, Высочайшей пули удостоен, Пал он наземь (и другие пали), И стрелков согбенно поздравляли. В домике охотничьем красивом Наполнялись кружки желтым пивом, И бокалом пенисто-янтарным Царь прощался с гостем благодарным. Но они в последний раз так пили — Императоры в войну вступили, А солдатам в изморозь и слякоть О себе, а не о зубрах плакать. Солдатишка славно пообедал, Царской дичи котелок отведал, И последний зубр широколобый На поляну вышел из чащобы. Он в земле копытом яму выбил — Знать, чутье предсказывало гибель: Царской воли жертва и забава, Он теперь на жизнь утратил право! РАССКАЗ ОБ ОСАЖДЕННЫХ («Гезов («Е» произносите мягко)»)[316] Гезов («Е» произносите мягко) Осадили гордые испанцы В крепости приморской в Нидерландах; Гибель ожидала протестантов. Скоро съели все они запасы; Голубей ловили, убивали В голубятнях, крысами питались; Отощали гезы, изнурились! Близко к стенам подошли испанцы, Издевались, требовали сдачи Или же со льстивыми речами Жирною бараниной дразнили, Обещая накормить и шпаги Всем оставить, лишь бы только сдались. Но стреляли гезы по нахалам; Сам Вильгельм Оранский Молчаливый Улыбался на удачный выстрел, Отощав не меньше, чем другие. Но нашелся между гезов пришлый Человек с далеких Пиренеев; Он повел тогда дурные речи, Говоря, что если бы испанцы Даже лгали, обещая шпаги Им оставить, всё же перед смертью Досыта, пожалуй, всех накормят; Если ж делать выбор, то, конечно, Смерть с набитым пузом — веселее. Хмурились защитники, однако Слушали те речи без обрыва; И дошла та болтовня до слуха Герцога Оранского однажды. И собрал на площади он гезов И с таким к ним обратился словом: «Тем, кто хочет сдаться, не перечу, И ворота я для них открою: Пусть уходят хоть сейчас к испанцам; Жизнь есть дар, ниспосланный от Бога, И хранить ее обязан каждый — В этом нет и не было плохого; Но иной не переносит рабства, Руку он не лижет по-собачьи, Что его на цепь раба сажает, Смерть в бою предпочитая рабству; В этом всё мое к вам обращенье: Кто со мной на вылазку согласен, Пусть за мною с площади уходит; Остальных я обещаю честно Отпустить немедленно к испанцам». Герцог кончил и шагнул направо, К бастионам, к пушкам замолчавшим; И за ним последовали гезы, А на тихой площади остался Лишь один болтливый пиренеец — Болтунишка был шпионом Альбы. В эту ночь, сломав кольцо осады, На свободу вырвалися гезы И в лесу, на первом же биваке, Из обозов взятое испанских, Жарили чудеснейшее мясо. И, насытясь, гезы говорили, Что хотя и прозван Молчаливым Их любимый вождь, Оранский герцог, Но когда понадобится — слово Может он сказать других не хуже! ………………………………………. Эту повесть в очень грустный вечер Рассказал мне боевой товарищ: Враг тогда грозил нам беспощадный, Хитрый враг, нам обещавший много, Лишь бы мы оружие сложили. Но товарищ, рассказав о гезах, Мне напомнил, что с цепями рабства Невозможно наслаждаться жизнью, Жизнь раба позорна и страшна! И, вздохнув, мы вышли из закрытья; Поднималось розовое солнце; Мчался ветер; начинался бой. вернуться Старые погоны («Сохранились у меня погоны…»). ЛA. 1944, № 3. Несмелов описывает погоны поручика — этот чин поэт получил в Омске, находясь в армии А.В. Колчака. вернуться Старик («В газете и то и это…»). ЛА. 1944, № 4. вернуться Зубры («Жили зубры в Беловежской пуще…»). ЛA. 1944, № 5. Строго говоря, последний зубр в Беловежской Пуще был убит 9 февраля 1921 года польским лесником Варфоломеем Шпаковичем. вернуться Рассказ об осажденных («Гезов («Е» произносите мягко…»). ЛA. 1944, № 13. |
