ГНУС В какой-то вечер выделился гнус Из кольчатого дыма папиросы И пал па пол. Подумал я: нагнусь И стану предлагать ему вопросы. Но он удрал, как рыжий таракан В щель плинтуса. Взяв перочинный ножик, Я выскреб тлю и посадил в стакан, И вот он — весь. От головы до ножек! Он дымчатый и с хвостиком козла, Закрученным, как фитилек у свечки. Комическое «воплощенье зла»: Остаток после вековой утечки. Он прыгал наподобие блохи — Сей выродок и измельчавший дьявол. Какие же вопросы и стихи? Он в лужице — на дне стакана — плавал! И трепетал моих спокойных глаз, Воруя в шерсть зрачковые булавки. Ах, чья душа от них занемогла? Чьи кипы душ он шоркал па прилавке? И это — бес! Тысячелетний фриз, Облупленный почти до штукатурки. Мой мозг шутя оттиснул афоризм, Ведь неудобно же без сигнатурки! И на стекле, на сером скакуне, Отцеженном из дыма сигаретки, — — Тысячелетие, как преступленья нет, Преступники суть гении редки. УБИЙСТВО Штыки, блеснув, роняют дряблый звук, А впереди затылок кротко, тупо Качается и замирает… «Пли!» И вот лежит, дрожа, хрипя в пыли, — Монокль луны глядит на корчи трупа, И тороплив курков поспешный стук. ФЕЛЬЕТОНИСТ Отдавая мозг мой напрокат, Как не слишком дорогую скрипку, Я всегда, предчувствуя закат, Делаю надменную улыбку. Сорок лет! Газетное перо До тоски истаскано на строчке И, влачась по смееву, порой Кровяные оставляет точки. Я умру от голода, во рву, Иль, хмельной, на койке проститутки. Я пустое сердце разорву На аршине злободневной шутки! Ворох лет! И приговором «стар» Я, плясун, негоден для контракта. Я пропью последний гонорар И уйду до вечера от факта, — И тоской приветствую моей Вас, поэты с голосом из брони! Отхлещите стадово больней, Исщипите выводок вороний! Вы зажгли огни иных эпох И сказали устаpевшим: баста! Я был добр, а значит — слаб и плох, А поэту надо быть зубастым. День тяжел. Слабеющую вшу Давит он на умиральной точке. По утрам и так едва дышу; Говорят, запой ударил в почки. Написал и чувствую — не то, Пробурчит редактор: «Не годится!» Знаю сам, какой уж фельетон: Так, одна унылая водица… РОМАН НА АРБАТЕ[62] Проскучала надоедный день В маленькой квартирке у Арбата. Не читалось. Оковала лень. И тоской душа была измята. Щурилась, как кошка, на огонь, Куталась в платок: «Откуда дует?» И казалось, что твою ладонь Тот, вчерашний, вкрадчиво целует. А под вечер заворчала мать: «Что весь день тоской себя калечишь?» Если б мог хоть кто-нибудь сломать Эти сладко ноющие плечи! И читала, взор окаменя, О любви тоскующем аббате… Ты влюбилась, нежная, в меня В маленькой квартирке на Арбате ПОДРУГИ У подруги твоей, у подруги и сверстницы, У веселой Оль-Оль есть таинственный друг. Возвратясь от него и простившись на лестнице, Она шепчет тебе про восторг и испуг. И в постельке одной, сблизив плечико с плечиком (Им, о нежной томясь, столько гимнов несем), Зазвенит на ушко утомленным кузнечиком И расскажет тебе обо всем, обо всем… И от чуждых услад сердце странно встревожится. Станет влажной слегка и горячей ладонь. У подруги твоей вдохновенная рожица, Ты стыдишься ее и погасишь огонь. А наутро встаешь бесконечно усталая, И грустишь ни о чем, и роняешь слова, Ты как будто больна, ты какая-то талая, И темней вокруг глаз у тебя синева. А на улице — март. Тротуар — словно лист стальной. Воробей воробья вызывает на бой. Повстречался студент, посмотрел очень пристально, Повернулся, вздохнул и пошел за тобой. ДАВНЕЕ Мелькнул фонарь, и на стальном столбе Он — словно факел. Резче стук вагона. Гляжу на город с мыслью о тебе, И зарево над ним как светлая корона. Пусть наша встреча в отдаленном дне, Но в сердце всё же радостные глуби: Ты думаешь и помнишь обо мне, Ведь ты меня светло и нежно любишь. В вагоне тесно. Сумрачен и мал, Какой-то франт мое присвоил место, И на вопрос: «А кто вас провожал?» Как радостно ответит мне: «Невеста». МАЛЕНЬКОЕ ЧУДО[63] Мы легли на солнечной поляне — Нa зеленом светло-серый ком. — Знаете, какие-то римляне Клали юных рядом с стариком. Этот образ груб. Но лицемерье Никогда я в песню не влеку. Было ведь неловкое поверье — Юность дарит старику. Кто же бодрость черпал отовсюду, Что ему ребячливая «femme», — Но поверю крошечному чуду, Полюбившей сумрачного — Вам! вернуться Роман на Арбате. В первой публикации («Дальневосточная трибуна», 1921, 20 февраля) датировано 1915 г. Однако у Несмелова обилие автографов одного и того же стихотворения с разными датами делает любую авторскую датировку сомнительной. вернуться Маленькое чудо. В восьмой строке, по-видимому, пропущено слово. |
