БЕЗБОЛЬ («Зачерпнуло солнце медным диском…»)[161] Зачерпнуло солнце медным диском Задымившей ленты Иртыша. Ветер машет опахалом близким, Сенокосом берега дыша. Под кормой расплавленная бронза Вспенилась, янтарно закипев. Мужичок, переодетый бонза, Затянул заплаканный напев. И, посыпав розовою пудрой Облаков плавучие холмы, Умер вечер — чужестранец мудрый, — Не снимая голубой чалмы. И, считая маленькие звезды, Думаю, внимая комару: — Сумрачный и тосковавший прежде, Все-таки я хорошо умру. СОБАКОГЛАВЫЙ («Старинная керамика — амфора…»)[162] Старинная керамика — амфора С изображением святого Христофора: В шерсти, с когтьми и с головою пса — Угодника избрали небеса. Сказал Господь: возьму себе урода. Пусть жалкая послужит мне природа, Пусть знают все — и зверь, и раб, и тать, Что Бог везде умеет расцветать. Я злак души взращу, как огородник, И будет в сумрачном страшилище — угодник. Но плакался, приявший приговор, Собакоглавый инок Христофор. Слезу отер и шел путем Господним, И был посмешищем в упрямом дне сегоднем, Чтоб за тоски глаза изъевший дым Не тлеть в веках и нам сиять — святым. В СЕБЕ(«Проповедую строгую школу…»)[163] Проповедую строгую школу На отроге угрюмо-гористом, И дикарь, отрыгая юколу, Называет меня футуристом. Прибежит гимназист и похвалит, На зрачки опуская ресницы, Но со мной не скучает едва ли, Посидит и спешит извиниться. Быть бы женщиной, плакать сугубо, Но какая же я Ниобея? И кусаешь язвящие губы; Словно вещь, замурован в себе я, И кажусь дискоболовым диском, И не знаю, не чую, не чаю, И о вас, удивительно близком, С декабря утомленно скучаю. ДЕВКА(«Изогнутая, выпячив бедро…»)[164] Изогнутая, выпячив бедро И шлепая подошвами босыми, Тяжелое помойное ведро Несет легко ступеньками косыми. Подоткнутою юбкой обнажив Изгибы икр, достойных строгой лепки, Сошла во двор. Меж шлюх и сторожих Уже звенит задорно голос крепкий. И встречному швырнет она успех, Со спелых губ скользнувший, как гостинец Велев сравнить с закутанными в мех В фойэ, в садах и номерах гостиниц. И думаю, читая тридцать строк, Накривленных измотанной эстеткой, Что мужики, толкая в потный бок, Зовут ее, веселую, — конфеткой. МОРСКИЕ (1–6)[165] Чтоб не сливались небо и вода — Зеленый мыс легко повис меж ними, И облаков сквозные невода Ловили солнце всё неутомимей. Но солнце жгло их розовую ткань (Крутясь, горело дыма волоконце), И вот уже над всем простерло длань Жестоко торжествующее солнце. Как женщина, отдав себя, земля Спала, несясь на дымной гриве зноя, А в голубом, холсты не шевеля, Чернел корабль и был — ковчегом Ноя. На небо намазана зелень, И свежий сочится мазок… Идущей с востока грозе — лень Тащить громыхнувший возок. А небо густое, как краска, Как море, которое — там! Над далью лиловая ряска Ушедших к Господним местам. Склоняется солнце на запад, Могущество зноя излив, И лодка — с утеса — как лапоть, Заброшенный в синий залив. Прямая серая доска — Как неуклюж шаланды парус!.. Пусть, набежав издалека, Его взъерошит ветра ярость. Угрюмо-серый тихоход Плывет в коммерческую пристань. Разрушь тоскливый обиход: Гори в грозе и в ветре выстань! И холст, упавший как доска, Пусть напряжется крутогрудо. Пусть будет гибель, смерть пускай, Но пусть и в смерти грянет чудо. Метлой волны хрустящий берег вымыт. Простор воды лукаво бирюзов. Здесь чуждый мне и беспокойный климат, Здесь в стон гагар вплетен томящий зов. А горизонт — он выгоренно-дымчат — Как ветхих ряс тепло шуршащий шелк… Мой взгляд грустнел, в нем растворялось «нынче», К далекому парящий дух ушел. Я ковш мечты. Из глубины зачерпнут Моей томящей творческой тоской, — И смерть моя, безглазо-желтый череп, И ты, мой сон, мой самоцвет морской. Даль дымчата, а облаков каемка Оправлена по краю в серебро. Морская ширь звенит под зноем емко, Раскалено гранитное ребро. А ты со мной. Ты белая, ты рядом, Но я лица к тебе не обращу: Ты заскользишь по зазвеневшим грядам, Ты ускользнешь по синему хрящу. Но ты моя. И дуновенье бриза, И плач волны, разбитой на мысу, — Всё это так, всё это только риза, В которой я, любя, тебя несу. Голубые и синие полосы Нынче море запутали в сеть, Протянулись ветровые волосы И до вечера будут висеть. И на парусе, косо поставленном, На ладье, потерявшей весло, — Не меня ли к безумцам прославленным С горизонта в лазурь унесло. вернуться Безболь («Зачерпнуло солнце медным диском…»). РО. 1921, № 8-10, август-сентябрь; в составе цикла «В сумерках». вернуться Собакоглавый («Старинная керамика — амфора…»). РО. 1921, № 8-10, август-сентябрь; в составе цикла «В сумерках». Св. Христофор жил в III веке, пострадал около 250 года; по преданию, святой первоначально имел красивую наружность, но, желая избегнуть соблазнов для себя и окружающих, просил Господа дать ему безобразное лицо, что и исполнилось; на старинных картинах нередко изображался с песьей головой. вернуться В себе («Проповедую строгую школу…»). А. 1921, № 6, 27 ноября. Шола — вяленая или копченая рыба у народов Восточной Азии. Ниобея (правильнее — Ниоба) — в греческой мифологии дочь малоазийского царя Тантала, жена царя Фив Амфиона. Гордая своими детьми (наиболее распространенное в мифах число детей Ниобеи — семеро сыновей, семеро дочерей), смеялась над богиней Лето, у которой их было только двое — Аполлон и Артемида. В отмщение Аполлон и Артемида поразили стрелами всех детей Ниобеи; от горя Ниобея окаменела и была превращена Зевсом в скалу, источавшую слезы. вернуться Девка («Изогнутая, выпячив бедро…»). СГ. 1922, 1 марта. |
