«Оправленный на гребнях в серебро…»[257] Оправленный на гребнях в серебро, Прибой о камни шаркает негромко. Морская ширь звенит под зноем емко, Раскалено гранитное ребро. И ты — со мной. Ты — белая, ты — рядом, Но я лица к тебе не обращу: Ты заскользишь по зазвеневшим грядам, Ты ускользнешь по синему хрящу. Но ты — моя! И дуновенье бриза, И плач волны на каменном мысу, Всё это — так! Всё это только риза, В которой я, любя, тебя несу! СЛЕПЕЦ («По улице, где мечутся авто…»)[258] По улице, где мечутся авто И каждый дом — как раскаленный ящик, Внимания не обратит никто На возглас меди, жалко дребезжащий, Что издает слепца-китайца гонг: Дзинь-донг, дзинь-донг! Как призрак, в полдень вышедший из склепа, В чужой толпе он медленно идет, И бельма глаз его открыты слепо, Незрячие, устремлены вперед. У пояса миниатюрный гонг: Дзинь-донг, дзинь-донг! И шелестом безмолвия и мрака Шуршит одежды обветшалый шелк. Слепца ведет ушастая собака — В облезлой шерсти, настоящий волк… Она рычит, ее торопит гонг: Дзинь-донг, дзинь-донг! Лениво расступается толпа И в две струи смыкается за парой: Перед слепцом свободная тропа На шаркающих плитах тротуара. Слепец идет. И вздрагивает гонг: Дзинь-донг, дзинь-донг! А гордо поднятая голова — Как выступ скал, где ночью ветры бьются… Слепец, быть может, слушает слова, Которые поет ему Конфуций, И древний ритм отзванивает гонг: Дзинь-донг, дзинь-донг! И кажется, незрячий видит то, Что расцветает в этом небе бледном Над городом с надменными авто, С их суетой и перекликом медным. И, замирая, отвечает гонг: Дзинь-донг, дзинь-донг! В ЗАКАТНЫЙ ЧАС («Сияет вечер благостностью кроткой…»)[259] Сияет вечер благостностью кроткой. Седой тальник. Бугор. И на бугре Костер, и перевернутая лодка, И чайник закипает на костре. От комаров обороняясь дымом, — Речь русская слышна издалека, — Здесь, на просторе этом нелюдимом Ночуют три веселых рыбака. Разложены рыбацкие доспехи, Плащи, котомки брошены в ковыль, И воткнутые удочки — как вехи, И круговая булькает бутыль. И кажется — опять былое с нами. Где это мы в вечерний этот час? Быть может, вновь на Иртыше, на Каме, Опять на милой Родине сейчас? Иль эта многоводная река — Былинный Волхов, древняя Ока? Краса чужбины, горы, степи, реки, Нам не уйти от Родины навеки, И как бы вам ни виться, ни блистать, — Мы край родной всё будем вспоминать! Но сладок ваш простор, покой, уют, — Вам наша благодарность за приют! В СЕНТЯБРЕ («Сквозящий солнцем редкий березняк…»)[260] Сквозящий солнцем редкий березняк Весь золотист, а клен в багряной тоге. Где птичий щебет, милая возня? В листве опавшей утопают ноги. Глубокой дремой задремал лесок, В прозрачности остекленевшей тонет. Сентябрьский полдень ярок и высок, Он царственен — ничто его не тронет! Ни шороха, ни взмаха ветерка, Пустыня бесконечного покоя. Не движется зеркальная река, Томит ее сиянье неживое. И всё вокруг уже не жизнь, а след Ее угасших одухотворений, Ведь в этой нарисованности нет Главнейшего из прежнего — движенья! И лишь вдали, как призрак наяву, То появясь, то за стволами кроясь, Бросая дым клубами в синеву, По насыпи гремит товарный поезд. Пролетный гость далекой суеты, Не нужен твой громоподобный грохот, Здесь только огорченные мечты Да радость облегчающего вздоха. Превыше солнца, в глубине пустой За синевой, за звездными путями, Как властелин, как победитель злой, Смерть шествует, неся косу, как знамя! ВАГОНЕ(I–IV)[261] Вагонная тряска… Попутчик С веселым лицом молодым — Какой-то пехотный поручик, Что едет к пенатам своим. И он изъясняется книжно, От жестов манерных не прочь, А в окна легла неподвижно Российская черная ночь! В вагонах студенты, кадеты — Всей юности нашей родник! Со станции, в форму одетый, Несет кипяток проводник. И воздух в вагоне особый, Его лихорадочна дрожь, — На святки в родные трущобы Спешит из Москвы молодежь. Печален фонарь полустанка, — Какое безлюдие тут!.. И снова колес перебранка, И снова вагоны бегут. Не более часа пробега, Но где ты, столица-краса? Уже, ощетинясь из снега, Ее заслонили леса. И ритма иного, глухого Вздымается в сердце укор, Как некое древнее слово, Всем новшествам наперекор! Не голос ли, в миф заточенный, Не пращуров ли голоса?.. …У девушки этой ученой Совсем печенежьи глаза! Что книжка и речи о Блоке, — Глаза говорят не о том! И в сердце, как рана, глубокий, Я чувствую древний разлом. Не думать, не чувствовать лучше, — Опасен Сочельника мрак!.. Желаете чаю, поручик? А к чаю депревский коньяк. Огромной тревоги истома, Томящий и сладостный страх. Пожалуй мы, русские, дома Лишь в этих пустынных полях! Вагоны несутся, качают, Беседа сердечна, легка, Но вот уж в окно набегают Огни моего городка. Прощанье, вагонная спешка, И всё словно в некой игре. Прощайте, моя печенежка, До встречи в Москве, в январе! Немножко и больно, и сладко, — Мгновенья светлы и остры, И вот уж смешная лошадка Везет меня в домик сестры. Былое, ты кажешься сказкой, И пусть его светоч погас — С какой животворною лаской Оно наплывает на нас. вернуться «Оправленный на гребнях в серебро…». ЛА. 1939, № 5, третья часть цикла «Лето». Первая часть, «Сыплет небо щебетом…», вошла в сб. «Белая флотилия»; вторая, «Льстивый ветер целует в уста…», — см. ст. 221 наст, изд.; четвертая, «На небе намазана зелень…», вошла в цикл «Морские» под № 2. вернуться Слепец («По улице, где мечутся авто…»). ЛА. 1939, № 6. вернуться В закатный час («Сияет вечер благостностью кроткой…»). ЛА. 1939, № 8. вернуться В сентябре («Сквозящий солнцем, редкий березняк…»). ЛА. 1939, № 8. вернуться В вагоне (I–IV). ЛА. 1939, № 12. В конце публикации, вплотную к последней строчке, добавлено ни с чем не рифмующееся двустишие: «Я жить не желаю в грядущем, / Мне сладок прошедшего бред». Отрывок ли это утраченной строфы, шутка ли наборщика или самого Несмелова — нет возможности установить. «А к чаю депревский коньяк…» — т. е. коньяк французской виноторговой фирмы Депре (т. н. «коньяк № 184»); впрочем, в Москве, помимо подлинной фирмы Карла Депре, вела торговлю и фирма Цезаря Депре, фальсифицировавшая вина с полным на то правом: ее номинальный директор имел ту же фамилию, что и французский виноторговец; подробнее об этом см. в книге В. Гиляровского «Москва и москвичи». |
