СТАРАЯ РИФМА («Есть два слова: счастье и участье…»)[280] Есть два слова: счастье и участье. Мастер их не станет рифмовать, Но разгонят всякое ненастье Эти позабытые слова. И поэты школы удаленной Заставляли их звучать в строфе: Пушкин, Тютчев, в красоту влюбленный, В нежности непревзойденный Фет. Потому что в годы золотые, В давние хорошие года, Много было радости в России, И она давалась без труда. Но пришли эпохи роковые, Стала жизнь безмерно тяжела, Обеднела радостью Россия, Нищенскою жизнью зажила. И уже пустопорожним звуком Рифма счастья прилетела к нам Хмурым недоверчивостью внукам, К их жилью, открытому ветрам. Нет ни счастья нам и ни участья… Но хочу я рифму обновить: Все-таки и к нам приходит счастье, Если мы сумеем полюбить! Милая, твоя высока милость, Милая! — чуть слышно, чуть дыша: Это — счастье, это озарилась Розовым сиянием душа!.. ПРЕДВЕСЕННЕЕ («Всё розоватей, дымней…»)[281] Всё розоватей, дымней Над городом утра… Последний месяц зимний, Пришла твоя пора! И пусть морозы люты — Не унываем мы: Последние минуты Настали для зимы! День удлинился явно — В седьмом часу светло. Гулять по солнцу славно — Совсем, совсем тепло! И пусть еще несмело, Как вкрадчивая трель, Но робкая звенела Нам первая капель. И солнце бьет в оконце, Лик в тучах не таит, И радостно на солнце Стрекочут воробьи. Пусть их восторг непрочен, Пусть ночь всё холодна, Но где-то близко очень Хоронится весна. Пусть мы у Реомюра Качаем головой — Конец для стужи хмурой Уже не за горой. И — конькобежцев горе, Ворчат дровяники! — Идет тепло, и вскоре Растают все катки. И хорошеет город, Везут на арбах лед; И скоро, очень скоро В Харбин весна придет! Пускай деревья голы И на полях печаль, Но Масляной веселой Закончится февраль. РУССКАЯ, ШИРОКАЯ… («На столе большом, широком…»)[282]
На столе большом, широком Как хорош был блин с припеком Из снеточков иль яйца! Прямо в рот со сковородки Да под чарку доброй водки, — Повторяем без конца! А с икоркою зернистой Под сметаной снежно-чистой, — Масла сколько хочешь лей! Иль под килечку-малютку, С теплотою по желудку Животворнейших лучей. Хороши минуты эти!.. Даже сплетники и дети Затихали в этот час. Только слышишь: «Дай горячих, Подавай-ка настоящих, Аппетит терзает нас!» Томно охает соседка — Перед нею под салфеткой Горка новая блинов… «Ем четырнадцатый, дядя!..» — Не считай ты, Бога ради, — Соблюдай завет отцов!» Где-то там, у печи жаркой, Замоталася кухарка, Сковородником гремит. «Ничего, наддай, Марфуша, — Будет что и нам покушать!» — Куманек ей говорит. Сколь желанен кум-пожарный В день, блинами благодарный: «Накормлю ужо, дружок!» Потому что из столовой Кто-то, голосом суровый, Новых требует блинов. Но уж гость о сне тоскует — Отойти на боковую, Похрапеть слегка, готов, Чтоб потом усесться в санки, В бубенцовой перебранке Покататься, погулять… Где же дай — о други! — эти? Только два десятилетья Отделяет нас от них. Только двадцать два лишь года, Как под шумом непогоды Шум их радостный затих! СТАРЫЙ ЗНАКОМЕЦ (I–VI)[283] Все оделись, стол накрыли И к Заутрене ушли. Остается бой (в Василья Переделанный из Ли) Ли Тун-чен, старик отличный Из далекого Чифу; Не случайно, Вася, нынче Ты попал в мою строфу! Много лет в семействе этом Служишь, в дружбе не лукав, И не буду я поэтом, О тебе не написав. Марь-Иванна, губы крася, Строгий делает наказ: «Не усни, голубчик Вася, Подожди, конечно, нас!» Петр Петрович смотрит кротко, Но и он наказ дает: «Ты поставь графинчик с водкой Обязательно на лед!» Голос Коли, голос Али, Голос бонны — миссис Райт: «Чтобы нас не обокрали: Никому не отпирай!» Все ушли. Василий тушит Ярких лампочек огни. Сеттер Джим, развесив уши, Сонно следует за ним. Всё в порядке, всё спокойно, Но — борись, не засыпай! Чу, ударил медью стройной Первый русский ламатай. Вася вздрогнул, смотрит строго, За цветы к окну полез; Вася знает — русский Бога В эту ночь опять воскрес. Васин бог иного сорта, Он в лучах иных зарниц: Вася крепко верит в черта И в таинственность лисиц. Но пред образом лампада — Словно звездочка небес; Сердце Васи очень радо, Если русский Бог воскрес. Побратал крепчайшей сковкой Васю с русскими Харбин; Вася… крестится неловко На пылающий рубин! Огонек уединенно Озаряет кроткий лик. Ночь колышется от звона И за домом, и вдали. Ночь гремит о высшем чуде, Ночь о радости гремит… «Русский есть хороший люди!» — Вася твердо говорит. Почему? И некий отзвук Из глубин души истек: «Потому что у ламозы Бог как люди: добрый Бог». Русским гулом город ожил, В медном гимне изнемог, Но звенит уже в прихожей Электрический звонок. Петр Петрович, Марь-Иванна, Миссис Райт и молодежь, — Ликованьем осиянна Взоров праздничная дрожь. Что их так могло растрогать, Как не эта ночь чудес?.. А они уже с порога: «Васенька, Христос Воскрес!» вернуться Старая рифма («Есть два слова: счастье и участье…»). Р. 1941, № 49. вернуться Предвесеннее («Всё розоватей, дымней…»). ЛА. 1941, № 1. вернуться Русская, широкая («На столе большом, широком…»). ЛА. 1941, № 2. вернуться Старый знакомец (I–VI). ЛА. 1941, № 4. Ламатай (букв. кит. храм ламы) — так среди китайцев именовался Свято-Николаевский собор, возведенный в 1899 году первыми строителями КВЖД и взорванный хунвейбинами в 1966 году. Как нарицательное, название сохранилось среди харбинцев старшего поколения по сей день. |
