Чтоб Нина не встречалась с милым,

Ей в заточении унылом

Приказано покамест жить, —

На вечеринки не ходить,

А если в гости — вместе с мамой,

И на прогулки тоже с ней,

Осуществляя тем упрямо

Режим родительских цепей

Столь же наивный, сколь и грубый;

Но вот что я спросить хочу:

Коль у девицы ноют зубы,

Нельзя же вместе с ней к… врачу?

Ведь неумно в холодной, темной

Сидеть и ждать ее приемной,

Пока Иосиф Карлыч Флит

Ей зубки якобы сверлит.

Мадам известен сей Иосиф:

Пусть он почти социалист,

Но он — домашний их дантист;

И, опасения отбросив,

Мать, Нины позабыв вину,

Ее к дантисту шлет одну.

И Нину доктор принимает;

Он, этот розовый толстяк,

Смеется, ручки потирает

И тотчас вводит в полумрак —

Таинственный, зубоврачебный —

Лаборатории своей

С десятком новых челюстей,

Оскалившихся непотребно

На юность, на тебя, весна!

Но Нине челюсть не нужна.

Тут из угла, как тень какая,

Выходит Гранин, простирая

Объятья пылкие свои;

И торжествует эту встречу

(Я так эпически отмечу)

Сладчайший поцелуй любви;

Он, упоителен и долог,

И нежит, и терзает грудь;

Пусть объясняет физиолог

Его таинственную суть;

Я лишь скажу: порыв безумный

Все струны сердца вместе сплел,

По всем смычкам своим провел,

И лучше мы уйдем бесшумно,

Как Флит, заботливой рукой

Дверь притворяя за собой.

Дантист — у кресла; он вздыхает,

На бормашину налегает

Короткой ножкой (он не глуп!),

Как будто мучит Нинин зуб;

Потом на часики он взглянет

И, выждав надлежащий срок,

Жужжать машиной перестанет,

Давая знать, что он истек.

А после, Нину провожая

С щипцами страшными в руке,

Прошепчет: «Вы уж, дорогая,

Держите ручку на щеке!»

И, торжествуя в полной мере,

Сам постник, без любви давно,

Он думает: «Нет, всё равно, —

Когда любовь толкают в двери,

Она врывается в окно!»

И Нина быстро уходила,

Страдальцев мрачных миновав;

Ее свиданье освежило, —

Так дождь среди поникших трав

Цветок печальный оживляет;

Уж Нина думать начинает,

Уж Нина чувствует не так,

Как прежде: сквозь унынья мрак

Любовь сияет, как маяк!

Что мать с ее надутым чванством,

Отец с сомнительным дворянством?

Что все условности и спесь

Мещан с гербами и без оных,

Когда в расцвет годов зеленых

От сердца к сердцу мчится весть?

Харбин… Зима на перевале —

Остался месяц ей один;

Аквамарином засияли

Громады вырубленных льдин;

Подводы с ними потащились,

Чтобы, как в некие гроба,

В запасливые погреба

Кристаллы эти опустились;

Прошло Крещенье (праздник русский —

Событие для этих мест),

А на речной дороге узкой

Всё ледяной сияет крест.

Родною древностию милой

Чужой он озаряет край,

Где возле проруби застылой

Проносится «толкай-толкай»;

Тут поясним, что мы «толкаем»

Подобье санок называем:

Скамья с овчиной — впереди,

Китаец, стоя позади,

За пассажирскою скамьею,

Снаряд свой с помощью шеста

Дорогой гонит ледяною

Вблизи крещенского креста.

Толкай под резкий скрип полозьев,

Коль спросите, расскажет вам,

Что здесь купалися ламозы

Под пение их пышных лам,

Что даже девы молодые

Спускались в воды ледяные,

А после в шубы кутал их

То брат, то папа, то жених.

Куда? Уже синеют тени,

А солнце точно медный шар;

Зовут в Затон нас на пельмени,

Они — Татьяны чудный дар.

Татьянин день! Москвой пахнуло

На синий сунгарийский лед;

Былое сердце всколыхнуло.

И юность бодрая встает;

И мы опять играем в жмурки

С тобой, изгнаннический час, —

Опять в студенческой тужурке

Татьянин день пройдет для нас!

Итак, зима на половине.

Ветра шальные стали дуть;

Тут маменька сказала Нине,

Что надо собираться в путь,

Что их вдвоем на русский запад

Помчит экспресс, что бедный папа

Не покидает Харбина;

И взглядом, зоркости полна,

Пытает девушку упорным;

Как та лихую примет весть?

Но на лице ее покорном

Не может ничего прочесть.

Дочь вести даже как бы рада;

Она не потупляет взгляда:

«Уж послезавтра? Собирать

Последние должна я вещи!»

Ликует Нина, рукоплещет

И радует сердечно мать.

Из залы Нина убегает;

Мать успокоенно решает,

Как, может быть, сейчас и вы,

Что дурь любви из головы

Девица выкинула полно,

Что увлечение прошло;

Так полагала Анна Львовна —

У ней от сердца отлегло.

И что же? Нина в это время,

Одна, оставленная всеми,

Совсем не этим занялась —

Нет, не укладкой и не сбором,

Всё это кажется ей вздором

В такой судьбу влекущий час!

Она бежит к столу… Скорее

Сигнал-записку настрочить,

Скорей, скорей предупредить —

Судьба ее помчится с нею;

И вот несвязный лепет фраз:

«Знай — послезавтра! Я готова

Твоею быть. Рука и слово

Мои навек, и Бог за нас —

Он не оставит тех, кто любят, —

Нас не разделят, не погубят,

Я от борьбы не отступлю!»

Письмо в конверт и мигом — к Лю.

И через час уже с ответом

(Сияла злато-алым светом

Заря в окне) явился Лю;

И Гранин так писал: «Молю

Тебя, мой ангел, об одном лишь —

Что твердо станцию запомнишь,

А. там — проворной только будь

И, ни о чем не беспокоясь,

Соскакивай на левый путь,

Где буду я, где встречный поезд…

И всем мучениям конец —

Помчимся прямо под венец!»

В гостиную вбегает Нина,

Бросается за пианино,

И из «Онегина» гремит

Чудесный вальс — бурлит, вскипает

И, вдруг оборван, упадает;

И Нина к матери бежит —

Она ее целует пылко,

Она порыву отдана

И, детской радости полна,

Лепечет: «Мама!.. Душка, милка!..

Я в этот путь душой стремлюсь

И все-таки его боюсь.»

Но, дочь иначе понимая,

От губ девичьих отрывая

Диковинный утиный нос,

Мать отвечает ей сердито,

Что для девицы родовитой

Свет и столица не вопрос

Для робости и треволненья,

Что надо сдерживать себя,

Дворянской волей истребя

Чувств слишком бурных проявленье…

Дочь удаляется; усмешка

В ее глазах; уж страха нет;

«Со сборами не очень мешкай!» —

Мамаша говорит вослед.

Дочь благонравно отвечает

Наклоном русой головы;

И вечер, полный синевы,

На небе звезды зажигает;

И вместе с Ваней на вокзал

Уже наш Гранин побежал.