Но что же Ваня, наш знакомый?

При милой паре другом дома

Он стал; дневал и ночевал;

Их дом, семья — его утеха;

Он скоро к ним и переехал,

У друга комнату он снял,

Куда привез его Василий, —

Его уже отметил я, —

Немного скарба, много пыли,

Ягдташ и тульских два ружья.

Красавец-лаверак Находка,

Хвостом помахивая кротко,

С Василием (тот принят в дом)

Стал третьим Граниных жильцом,

Вошел он в двери с Ваней рядом,

На Нину пристально взглянул

Готовым к преданности взглядом;

Знакомясь, руку ей лизнул,

Вздохнул и на ковре уснул.

Дни замелькали; скоро Нина

Супругу подарила сына,

Коль не соврать мне — через год;

И Нина Ваничку зовет,

Конечно, в крестные папаши;

И, в выраженьях став живей, —

«Священны приказанья ваши!» —

Ванюша отвечает ей.

Сынишка рос ребенком хилым,

Хотя, конечно, очень милым,

Как уверяли все вокруг;

Завелся было узкий круг

Знакомых — дамы, сослуживцы

(Охотники до всяких дел,

На службе ж — сонные ленивцы);

Их Гранин просто не терпел

И через силу с ними ладил,

Чем очень скоро и отвадил

Знакомцев от дверей своих,

Заметив: «Проживу без них!»

А сам он? О высоком деле

Мечты кадетские тускнели;

Одни служебные дела

Ему судьба его несла;

И, относясь к ним педантично,

Вставая в шесть, а то и в пять,

Он в десять начинал зевать

И Нине говорил обычно:

«Дружочек, я хочу бай-бай, —

Постельку мужу открывай!»

Сначала это было мило

(И Нина в спальню уходила),

Но — после сына — полумрак

Уже наскучил ей лампадный;

Ей стало тяжко и досадно;

Нет, о супружестве не так

Мечтала в институте Нина!..

Ну что за жизнь, когда вокруг

Одно — двуспальная перина,

Лампада, печь кроватка сына

Да кроткий, молчаливый друг.

Ложиться вместе с петухами

Хоть и полезно, может быть,

Но этим интересной даме

Недолго можно угодить;

Всё хорошо, но как-то вяло,

Ни сердцу, словом, ни уму;

И тут присматриваться стала

Жена к супругу своему:

Да, он красив, но лоб, пожалуй,

Немного мал и узковат,

Цвет губ какой-то слишком алый,

И без души глаза глядят…

Обеспокоен непонятно,

Муж скажет: «Нина, что с тобой?

Ты смотришь как-то неприятно,

Взгляд у тебя — совсем чужой!»

Она очнется; грустно, нежно,

Ласкает голову его;

Она молчит или небрежно

Прошепчет: «Полно, ничего!»

Пусть боль души необычайна, —

Мучительная скрыта тайна,

Жены трагический секрет:

Любовь ушла, любви уж нет!

Любовь приходит и уходит,

Она избранников находит,

Но даже им на миг верна, —

Да существует ли она?

И то, что названо любовью,

Что в существе своем темно, —

В сердцах отяжелевшей кровью,

Быть может, лишь порождено;

Как опьяняющее зелье,

Она нас в небо увлечет,

Но лишь проснемся мы, как счет

Уже предъявит нам похмелье;

И тут, читатель дорогой,

Простейшее запутав в узел,

Оно вас наподобье грузил

Потянет в омут роковой!

Старо всё это? Да, про это

Давно уж пето-перепето,

Но Нина очень молода;

Впервые подошла беда,

Кагора так сердце гложет;

И, бедная, понять не может,

Как то, что пламенем таким

Вздымалось, всё испепеляя,

Сейчас чуть тлеет, догорая,

Распространяя горький дым.

Но сын!.. И над его кроваткой,

Одна, озарена лампадкой,

Полна невыплаканных слез, —

Решает Нина не рассудком,

А честным сердцем, к правде чутким,

Судьбы трагический вопрос;

В нем, заглушая все влеченья,

Высокий голос отреченья

Звучит, как колокола медь:

Для сына жить… Молчать, терпеть!

Молчать, терпеть!.. Одно терпенье

Должно ее девизом стать;

Теперь ребенок лишь да чтенье

Должны жизнь Нины украшать.

И стало так: спит дом казенный;

Спит Вовочка и Саша спит;

И только где-то однотонный

Бессонный маятник стучит;

Все дома, только нет Ивана

Он в клубе; бодрствуя одна,

В углу покойного дивана

Читает Нина… Тишина.

От круглой печки пышет жаром,

Ведь уголь им дается даром,

А на дворе январь стоит,

Уснувший город леденит;

Прошелестит страница; пальчик

К губам — и слушает она,

Спокоен ли в кроватке мальчик?

И вновь головка склонена

К журналу или новой книге;

Лишь маятник считает миги,

Сверчком запечным стрекоча…

Но чу, в передней звон ключа.

То возвращается Ванюша.

«Вы в клубе кушали?» — «Я кушал,

Ответил он. — Ну и мороз.

Едва не отморозил нос!»

И подойдет поближе к печи,

Откуда кротко поглядит

На Ниночку; она сидит

Покойно: часты эти встречи,

Корректнейшие тет-а-тет,

В них ничего такого нет.

«Читаете? — он скажет снова. —

О чем, позволю вас спросить?» —

«Да вот, про чудака такого,

Как вы; его хотят женить…

Ну всё о вас; всё точно, к месту;

Ну совершенно вы, о вас!

Хотите, чудную невесту

Я вам найду?» — «Мне? Никогда-с!» —

Ответил он и даже строго

Взглянул на Нину, но она,

Вдруг шаловливости полна,

Пристала к Ване: «Ради Бога,

Но почему же, отчего?»

Он отвернулся и с порога

Опять взглянул на Нину строго,

И не ответил ничего.

Тут собеседник мой печальный

Умолк и глубоко вздохнул;

Поднятый взор его тонул

Как бы за некой гранью дальней;

«Он вспоминает!» — думал я,

Но он встает, заерзав палкой,

И говорит с улыбкой жалкой:

«Здесь речь окончится моя;

Мы подошли к преддверью года,

Когда военная невзгода

На Русь надвинула беду:

В четырнадцатом мы году…

Тут, из запаса призван, Гранин

Помчался бодро в часть свою;

Примчал; и был смертельно ранен

Едва ль не в первом же бою…»

«Но что же дальше?.. Я о Нине…

Ванюша, кажется, влюблен?» —

«Пока рассказ на половине, —

С улыбкой отвечает он, —

Но если будущее судит

Нам встретиться еще разок,

То продолженье, верьте, будет,

И даже… грустный эпилог!»

И он ушел, старик плечистый;

Я долго вслед ему глядел;

И полдень золото-огнистый

В июльском небе пламенел;

И долго думал я пытливо,

Кто этот старец; торопливо

Отгадку нужную искал;

Ведь если быть ему в романе,

То кем? Конечно, только Ваней, —

Я так тогда предполагал.

И вот я думаю о Нине,

О затаенной половине

Ее житейского пути;

Ищу я старика найти;

Рассказчика с лицом печальным

Хочу дослушать до конца…

И я от своего крыльца

Иду путем нарочно дальним,

И вновь у Чурина сижу

И жду: и поздно или рано,

Но окончания романа

Дождусь и вам перескажу.