ОПЕРАЦИЯ Бил эфир в виски. Тугое тело Синеватым паром истекло. Молчаливый ангел в маске белой Небо втиснул в тонкое стекло. И звенела сталь на полках шкапа Остриями неотлитых пуль. Падали густые капли на пол И перебивали редкий пульс. И никто не видел и не слышал, Как, взлетев эфирным холодком, Сердце, — голубь розовый, — на крышу Опустилось звонко и легко. И, остановив часы и годы. Перепутав месяцы и дни, Сквозь небес полуденную воду Проступали звездные огни. Шли удары тяжело и редко. Голубиный перебив полет: Это смерть в грудной огромной клетке Пробивалась медленно сквозь лед. А когда тяжелые ресницы Проломили звездную дугу, Жизнь пришла со злым укусом шприца, С горьким жаром искривленных губ. Прага, 1932 «Скит». I. 1933 БУМАЖНЫЕ КРЫЛЬЯ От фабричной продымленной пыли, Из гудящих тоской городов, Вас уносят моторные крылья И скорлупы воздушных шаров. Но тоска в этом мире — без меры, Вас несет в аппаратах стальных В голубые поля стратосферы Под растаявший глетчер луны. И, зарытым в чертежные сети. Снится вам неотвязный кошмар О какой-то безумной ракете. Вас влекущей на розовый Марс. Мы же, слабые, смотрим безмолвно На заводов бетонную грань, На чертежные четкие волны, На прожекторов белую ткань. Но и в нашем последнем бессильи Равных нам авиаторов нет: Нас уносят бумажные крылья За орбиты остывших планет. Прага, 1932 «Скит». I. 1933 «Вода густая у мостовых дуг…» Вода густая у мостовых дуг, Или дурманное томленье газа, Иль дула холодеющего круг У пристально расширенного глаза. Не все ли нам равно, в какую дверь До нас из этой жизни уходили, И на каком углу нас встретит смерть Порывистым гудком автомобиля… Ведь самое простое, может быть. Упасть с раскинутыми врозь руками. Увидеть небо в лужах голубых И лечь щекой на отсыревший камень. Чем долго ждать и плакать, и стареть, От неизбежной убегая встречи, Когда уже давно в календаре День нашей смерти праздником отмечен. 1932 «Скит». II. 1934 ПОСЛЕДНЯЯ ПРОГУЛКА (Последняя поездка) На радиаторе стрела Рвалась, дрожала и блестела. Машина звонко напрягла Свое взволнованное тело. Катилось в дымчатом стекле Шоссе, стекая под колеса, И ветер с розовых полей В лицо откинутое несся. Сквозь дым сощуренных ресниц Ломилось солнечное пламя, И шли столбы, срываясь вниз Расплавленными проводами. Взлетали птицы. Пел мотор. Шли в небе синие лохмотья. И было просто: столб в упор, На узком белом повороте. …………………………… Но взглядом неподвижных глаз Мы видели, сомкнув ресницы, Как с радиатора стрела Вонзилась в небо белой птицей. Прага, 1932 «Меч». 1934. № 11–12 «В перекличке часов, иссякающих даром…» В перекличке часов, иссякающих даром, В беспощадно крутом обороте колес Оползающей ночи несешь ты подарок — Тяжесть нового дня и бессмысленность слез. Изнывает трамвай на тугом повороте. Прибывает у шлюзов густая вода. Ты же прячешь лицо в сквозняке подворотен И одними губами считаешь года. А на дальних путях — та же грусть семафоров, Полустанков бессменные ночи без сна, — Как тогда, как всегда, и по-прежнему скоро Отцветает кустом придорожным весна. Ты стоишь за шлагбаумом и машешь рукою Сквозь пронизанный дрожью предутренний час. Поднимается боль, и уже ты не скроешь Паутину морщин у заплаканных глаз. Ожиданье растет, вырастая в огромный. Всеобъемлющий шум. И я знаю, ты ждешь, Что в такое же утро (ты знаешь? ты помнишь?) Под весенним дождем, сквозь прохладную дрожь, Ты со мной возвратишься в покинутость комнат И в бессилии навзничь, как я, упадешь. 8.6.1933 «Скит». II. 1934 «Вошел рассвет нежданно в каждый дом…» Вошел рассвет нежданно в каждый дом, Залив глаза бессонные тревогой. Рождался шум каким-то новым сном И оседал у тихого порога. А улицы слабеющая мгла Давилась долго пьяными слезами, Горела блеском воспаленных глаз, Томила голубыми синяками. И стали новые слова — просты. Как давние, знакомые потери. Как путь от скомканных чужих простынь До блоковской голубоокой Мери. Шли уличные женщины домой. Глотая жадно просветленный воздух. Бессонная их ночь вела с собой, И им на плечи осыпались звезды. |
