ШУМАВА Лес и шелест… Струны сосен Стынут в сумрачном покое. Легким тесен и несносен Горный воздух, горечь хвои… На опушке причитает Диск визгливой лесопилки. Ель верхушкою взбивает В небе облака обмылки. Белка бьется в сучьев невод, Хвост роняя в хвой бездонность. Лечь на землю, видеть небо — И не думать, — и не помнить. «Скит». II. 1934 ИЗ УИЛФРЕДА ОУЭНА[109] Путали пулеметы смерть и слякоть. Плутали пули. Лил дождь. Пряди прожекторов бледные кляксы с неба сметали в ночь. Шли в тыл. Шагали, клонясь в усталость. Кляня и клянясь. Спотыкаясь в сон. Кашель рвал глотки. Шли и не знали и не слышали шелест газовых бомб. Газ! Газ! Газ! Нервная хватка. Каждый маской озверен. Но один завыл, крутясь и рыгая кровавой пеной. «Был»… — Лишь газеты разрядка… Не сказать никому — разве только жесть оловянных солдатиков в детском мажоре, старую ложь — Dulce et decorum est «Скит». II. 1934 ПЛАЧ АЭЛИТЫ Злой Талцетл! Ах, нет, хороший… Лось смешно тебя звал — землей. Золотистою гривой поросший, Ты ныряешь ночною мглой. Светишь… Правда, Талцетл, ярче, Чем блестящие очи ча? Ах, какой ты красный, горячий… Точно жгучий топаз, маячишь Ты над Тумой… Томящий час… Светишь… Иха, как можно спокойно Улыбаться, смотреть, жить?.. Иха! Пулей навылет — больно? О! (бросается к радиоаппарату). ПОДРАЖАНИЕ ПУШКИНУ Апрель гудел, как солнечный ущерб, Стыкались тучи беспризорной рванью. Но март набрал пошлейшее клише — Все снегом щерился и лето прикарманил. Безбровых фонарей бренчал табун, Шакал реклам сучил рогожи. Шагал верблюд реклам и клал табу… И грабли глаз все были строже, строже… А сердце ускоряло под откос. Без тормозов, как ветра бег в овраге… А от волос пьянел барокковый Христос, А за глаза в трамваях злились шпаги. КОМЕТА С КАМЕЛИЯМИ Зал сосал цейсами сцену. Зал был шквал слез, Зал застеклянил глаз стену. Зал трепетал — туберкулез. Пламя коралла, цвет без цвета. Рот в платок — Виолетта; Руки скрючил замученный труп. Тамара ГОЛУБЬ-ТУКАЛЕВСКАЯ* «Я знаю, о назойливых мечтах…» Я знаю, о назойливых мечтах Не надо думать до поры рассвета. Когда на красных стройных кирпичах Лучами лягут строгости ответа. Ворвется день в колодезь стен, И поплывет мечта со ската. Вниз по карнизу, и взамен Мелькнет мне зарево заката. И полонит меня дремота, В мир бреда распахнет ворота. За ночь бессонную заворожит, На ночь законную положит щит. «Шел дождь. Капали капли на пол…» Шел дождь. Капали капли на пол, В открытое кем-то окно, Плакала полынь на поле. Дождь рассыпал толокно — Словно дрожь. Бухли забытые бухты Мокрой слюдой. Птицы сновали как будто Выбритые водой. Ветер шел Твердой, тяжелой поступью, Точно меняя маршрут. По полю только попусту Слыша, что люди бегут, — Гнал с палашом. 7. X.34 «Полотном покроют в полночь…» Полотном покроют в полночь. Белым плотным полотном, Пусть чужого пламя помощь Полыхнет впотьмах потом. Руки лягут как живые — Сломанным в тоске крестом — Будто в воду положили И забыли все о том. Заколеблется сомненьем Свечек вздрогнувший испуг, Строгим, бледным привиденьем Друг за другом встанут в круг. И над белыми холстами Ляжет черное крыло, Черный ангел между нами — Скажут, и взмахнут руками. Станет в комнате темно. 3.35 «Скачет рыцарь конный на окне…» Скачет рыцарь конный на окне, На оконном матовом стекле, Скачет сонный рыцарь день и ночь, На окне, в прозрачность, прочь. Под копытами рассыпался хрусталь, Жемчугами на кольчуге стынет сталь, Сердце дремлет, как кристалл в груди, Погоди, ты устал в пути. Знаешь, рыцарь, что тебе дороги нет, Задрожит на темном небе скоро свет, Он пылает в окнах по утрам, Плавит на стекле шрам. Разольется стали лат — лед, Ставни окон свет зари зальет. Зарисованный на матовом стекле Твой полет — стечет… Прага, 1935 вернуться Оуэнизм, Альфред Эдуард Солитер (1893–1918) — английский «окопный» поэт; убит в конце Первой мировой войны во Франции; автор единственного посмертно вышедшего сборника «Собрание стихотворений» (1920). вернуться Приятно и почетно умереть за родину (лат.). |
