ОТ НЕЖНОСТИ ТЯЖЕЛОЙ НЕ УСНУТЬ (Нелюбимым) От нежности тяжелой не уснуть Всю ночь. Не думать и не ждать рассвета. Пусть молодость еще одну весну Встречает звонким, исступленным цветом. Мы не услышим, мы еще пьяны Разлуки изнуряющим дурманом, И голос искупающей весны Взывает поздно (или слишком рано?). Спокоен сон неполюбивших нас. Мы промолчим. Не назовем их даже. Мы скроем пустоту бесслезных глаз И душ самодовлеющую тяжесть. И будет ночь пустынна, как всегда, На сквозняке больших бессонных комнат. Когда любовь нахлынет — как вода И нас утопит в нежности огромной. «Современные записки». 1934. Т. 56 «Ветер долго метался в поле…» Ветер долго метался в поле У семафоров на черном разъезде; Проволоки выли от жгучей боли, Ждали неслыханной страшной вести. Стали перроны темней и глуше; Поезд твой миновал вокзалы. Я задыхалась в плену подушек, Я начинала читать сначала Наизусть бессвязные строки Писем, не полученных мною. Тихо плакали водостоки, Ночь сочилась мутной водою. И любовь умирала трудно, — — Билась долго, крылья изранив. Поезд на путях беспробудных Заблудился в глухом тумане. Только я, с пустыми руками, Выйдя в мутный, сырой рассвет, Развернула душу — как знамя, Белое знамя тебе вослед. «Скит». III. 1935 «Я сосчитать ударов не могла…» Я сосчитать ударов не могла; Опять часы смятеннее и реже. Все тех же парков неусыпна мгла, И улиц перелеты те же. Маячат одинокие углы, И пустота звонит у изголовья. И только версты длинны и светлы, Насквозь пронзенные любовью. Бессильных слез уже не удержать, А радости так было мало. У дальних стрелок снится сторожам Дрожание колес на шпалах. Но невозможен больше твой возврат Из страшного неведомого края. Опять часы… И новый час расплат… Я не боюсь. Я умираю. 6.11.35 «Скит». III. 1935 БОЛЕЗНЬ Голубиного зова глуше Шум весны за нашим окном. Задыхаются наши души, Окрыляясь жаром и сном. Только сердцу труднее биться, Только новый страшнее бред; Это злые синие птицы Заслоняют крыльями свет. И опять — безмерная жажда, И опять — что когда-нибудь… Весна не приходит дважды, И от кашля пустеет грудь. «Вся моя жизнь» ВОСКРЕСЕНИЕ
Предвесенние ветры навеяли сырость От небесных проталин до каменных глыб, И обманчивый шум зародился и вырос И дурманит туманом глухие углы. Под мучительный голос чужих колоколен Мы одни воскресаем в знакомом бреду. Мы небесным идем застывающим полем. Чтобы звезды считать в монастырском саду. Горечь ночи сочится на каменных скатах, В фонарях и домах опрокинутых ниц. Мы одни умираем. И мы… без возврата; Как зарей вознесенное пение птиц. И знакомый конец, как венчанье, приемля, Мы под этими новыми звездами ждем. Чтобы бросить, как сон, эту горькую землю Ранним утром, под первым весенним дождем. Прага, 1934 ВЕСНА Опять смятенным голосом зовут, Захлебываясь трелью, водостоки. Опять весна дрожит, как наяву, В твоих зрачках, по новому широких. И в соловьином сне ее не удержать; Она дождем сиреневым нагрянет, Чтобы в бензинный ветер лить дрожа Встревоженное полыханье. И наши в сотый раз сердца растут, Как новый стих, что знойным ливнем хлынет, И мы выискиваем свой маршрут На карте розовой и синей. Но оттого, что руки тяжелы, А крылья… где мы обронили крылья?.. Мы в зеркалах утонем взглядом злым, Где наши лица навсегда застыли. И нехотя допишет карандаш Последние нерадостные строки, Что соловьиный этот мир — не наш И не о нас тоскуют водостоки. Прага, май 1935 «Скит». IV. 1937 АКТРИСЕ (Актриса) Огромный занавес упал, И было просто воскресенье От темноты зловещих зал. От неизбежного смятенья. Тебе твой облик возвращен Твоим опять знакомым смехом, И только душен тяжкий звон И плеск бессменного успеха. От взглядов, обжигавших зря, Еще колени тяжелеют — И ты кулис проходишь ряд В дыханьи полотна и клея. Но вот опять спокоен мир, — Мир, от которого бежала, С неизгладимыми людьми, С землей и небом без начала. И неожиданно поймешь — — Для всех незримо и невнятно — Когда в последний раз сотрешь С лица запудренные пятна — Что ночь прошла и ты — одна; — Спокойный ход часов нарушен — Опустошенная до дна, Ты тщетно расплескала душу. Прага, июль 1935 «Вся моя жизнь» |
