ТОМИТСЯ В СТЕКЛАХ ТИШИНА… (Дальние плавания I) Томится в стеклах тишина Предчувствием обманным марта, А небо в четкости окна — Географическая карта. Вот телефонных проводов Легко легли меридианы От розовых материков По голубому океану. Яснее дни, и хорошо. Что мысли в них, как льдины тают. Я тоненьким карандашом Путь невозможный начертаю: Чтоб с самой маленькой земли Следить и жадно и ревниво. Как тонут птицы-корабли В несуществующих заливах. Прага, 1931 «Меч». 15.IX.1935 БОЛЕЗНЬ
В многотысячный раз апрелем Голубая бредит земля. Подплывает к зыбкой постели Тишина, как тень корабля. «Тридцать девять». Голос — валторна. В тонкой трубке вздыбилась ртуть. Над домами пустой и черный И почти океанский путь. И встаем мы с шатких постелей. Из больничных палат бежим; Мы сегодня больны апрелем, Мы сегодня здоровы им. Мы поем, мы поем все громче, Лунный пар сметает следы, И невидимый режет кормчий Облаков полярные льды. Белой палубы доски хрупки И прохладны для жарких ног; Вот, мы видим, спускают шлюпки Андромеда и Козерог. Но с последним безумным креном Прерывают бег корабли. Это фабрик гулких сирены, Задыхаясь, зовут с земли. И небесную глубь взбивая. Паруса, как крылья, сложив, Корабли утопают стаей, На крутой натолкнувшись риф. И мы падаем, мы слабеем, Не удержит топкая жердь. Умирают тоже в апреле, И мы знаем, что это — смерть. Прага, 7.4.1932 «Последние новости». 12.1.1933 ДЖОКОНДА Чему ты улыбаешься, Мона Лиза?.. [105] Этот мир, пронизанный шагами, Утихает к ночи, чуть дрожа. Дребезжат старинными ключами Галерей картинных сторожа. По ночам Париж, Милан и Дрезден Освещаются одной луной, И везде у голубых подъездов Шепчутся влюбленные весной. И антенн качели у карнизов Ловят из тумана в сотый раз Об улыбке странной Моны Лизы Саксофонов плачущий рассказ. Глубже в подворотнях никнут тени У музейных кружевных дворов, И на распластавшихся ступенях Незаметен темный твой покров. Губ углы, опущенные книзу, Черная вуаль на волосах. Ты выходишь ночью, Мона Лиза, Слушать городские голоса. И идешь ты по аллее длинной, Строгие глаза полузакрыв, Глядя, как на площади старинной Бьют фонтанов белые костры. Ночь плывет по радужным бульварам, И поют веселые гудки, А в кофейнях старых можно даром Пить коктейль тумана и тоски. В тесных барах вскрикивают скрипки, И секунды четко рубит джаз, И никто не ждет твоей улыбки, И никто твоих не видит глаз. Лишь в углу, под крышей полосатой, Тяжело хмелеющий поэт, Неизвестный, грустный и лохматый. Шепчет глухо: «О, тебе привет!..» И с последней рюмкою коктейля Ты уходишь в утреннюю мглу, И заря ковер тебе расстелит На ступенях в задремавший Лувр. И опять пронизан мир шагами. Этот мир, спокойный и теперь… Дребезжат старинными ключами Сторожа и отпирают дверь. Прага, 21.4.32 «Вся моя жизнь». Рига: Лиесма, 1987 БЕССОННИЦА Бездомный ветер огибал углы, пошатываясь пьяною походкой. Во сне дышали люди. Город плыл сквозь ночь огромной парусною лодкой. И люди спали. Мимо звезды шли, как корабли по голубой эмали, а мы, бессонные, считали корабли и звезды и шаги часов считали. И слушали, как пели поезда, в ночную уходящие пустыню; а грудь была торжественно пуста, и сердце рыбой билось на простынях. Волной качалась белая кровать, разверзлись небом парусные крыши, и в брызгах ночи родились слова, которых никогда никто не слышал. Рассвет закинул якорь у окна, спуская сети к нам на подоконник, и долго билась злая тишина в висках, у горла, на сырых ладонях. А утро, пахнущее ветром и углем, встречало нас гудком мотоциклиста, и город под сиреневым дождем на старую опять вернулся пристань. Но мы, певучие, чужими стали вдруг под этими крутыми облаками, — — усталым взглядом и бессильем рук и непонятными стихами. 3.6.1932 «Меч». 12.1.1936 вернуться Популярный в Западной Европе шлягер начала тридцатых годов. |
