В ЛЕСУ Сосновой радостью и мощью Еще весенний воздух нищ… Дорога в лес ушла на ощупь, Не задевая корневищ. Но, вытянув вперед ладони, Опять иду на произвол, И снова нежно пальцы тронет, Уже чуть-чуть нагретый ствол. Как в прошлый год — я за подачкой. За новой рифмой, за живой. Смотреть, как мертвых листьев пачки Опять пришпорены травой. Тут не видна уже дорога, И я брожу, брожу с утра. Чтоб серых бабочек потрогать. Таких же серых, как кора. А возвратившись, без усилья, Без горечи и без забот К бумаге приколоть не крылья, А только первый их полет… 1930 Головина Алла. Городской ангел. Брюссель, 1989 «В этом мире, где много печали…» В этом мире, где много печали. Где тоска, как крыло за плечом, Мы с тобою молчали, молчали И не смели спросить ни о чем… Мы ни с кем не делили тревоги, Мы дрожащих не подняли век. Как распятье, чернели дороги. Разводящие счастье навек. Только раз от безвыходной муки. Как голодную легкую плеть, Прямо к небу я подняла руки. Чтоб над злыми годами взлететь. И сквозь дымный и розовый вечер Облака пролегали мостом. Чтоб безвольные нежные плечи Я опять осенила крестом. Чтоб сквозь сон примелькавшихся будней. Где расставила вехи тоска, Ты бы верил все безрассудней. Что желанная встреча близка. 1930 «Городской ангел» НЕРУКОТВОРНАЯ Я нынче память о тебе затрону — Твой темный лик, издревле близкий нам. Твою сестру — Сикстинскую Мадонну Не носят, как тебя, по деревням. По галереям ищут в каталоге Условный номер безмятежных глаз. А ты сама проселочной дорогой В степной глуши разыскивала нас. Скорбящая над праздничной толпою, Доступная кликушам и слепцам, Ты проплыла когда-то надо мною По полотняным вышитым концам. Кричали дети, причитали бабы, В ландо вздыхали тюль и чесуча, И ты коснулась благостно и слабо Беспомощного детского плеча. И мальвы в косах распускались пышно. Подсолнечники пели и цвели, А ты летела черной и неслышной По розовому цветнику земли. И где музейной красоте бороться С нездешней благостью и унимать тоску, С нерукотворной ночью из колодца Явившейся больному мужику… 1930 «Городской ангел» «Весна у нас на витрине…» Весна у нас на витрине. Подстрижена и чиста, — Модное платье сине, И красят оба моста. И дымные фабрик сети Поймали солнечный шар, И хоть не смуглеют дети, Но плавится тротуар. А небо висит на рее — Поломанное крыло… Тепло, как в оранжерее. Беспомощно и тепло. Ползет с потайных задворок Смешная моя тоска. Как стружки яблочных корок, Над городом облака. Поставив мольберт-треножник, В толпу внеся табурет. Их краски найдет художник, И воспоет поэт. Но по домам чердачным, С наброском с глазу на глаз, Найдет он, что неудачно, В сотый, наверно, раз. Будет мертветь в полете Каждый весенний тон, К небу в плавном полете Взвился вокруг бетон. И если я снова плачу, И больше надежды нет, Значит, опять на дачу Пора покупать билет. «Вилла „Надежда“» ВЕСНА У НАС НА ВИТРИНЕ (2-й вариант) Жарче печи и крепче — засов! Мы сегодня во власти зимы, Черепаховым гребнем лесов Седину подкололи холмы. Отшумели на крыше дожди, Истрепали голодную плеть, Ты не стой у окна и не жди, Ты уже опоздала лететь. За чертой неживой полосы Уж давно треугольники стай, Ты боялась осенней росы И в морозы — не улетай. Ну куда же, куда же одной, Наверху, не узнавши дорог, Уходишь, разминувшись с весной. Через наш позабытый порог? 1930 «Вилла „Надежда“» В КИНЕМАТОГРАФЕ Музыка рыдала виновато: Счастье, счастье, ты приходишь поздно!.. Млечною дорогой аппарата На экран спускались кинозвезды. И сияли райскими лучами, И звенели голосами меди, В темноте за женскими плечами Волновались бледные соседи. Погружались на мгновенье в Лету, Покупали храм и колоннаду, Приглашали шепотом к буфету На антракте выпить лимонаду. Шли легко вверху, над облаками, Не боясь ни смерти, ни разлуки, И сжимали влажными руками Чьи-то подвернувшиеся руки. Счастье шло от вздохов вентилятора, На экране волновалось море, В коридоре райского театра Выметали служащие горе… Саксофон архангельской трубою Подтверждал видения легенды… Кто б ты ни был — это мы с тобою Замыкаем свадьбы хэппи-энды. 1931 «Городской ангел» |
