* * * Черная дама, как Жанна д’Арк, гордо ведет войска. Шелест знамен, как весенний парк. Мутно блестит доска. Белый квадрат, черный квадрат. Гулкая тьма и свет. Нежность молчит. Души молчат. Копья несут ответ. Конь вороной, сбив седока, крошит копытом мир. Саван на лоб сдвинув слегка, смерть сторожит турнир. * * * Как нож вонзает листья кактус в окно, завешенное тьмой, и сон, однажды сбившись с такта, не возвращается домой. Вползая медленно и едко, сдвигает комнату тоска, душа томится в черной клетке, ночь нарастает, как раскат. Я низко опускаю плечи — любовь враждебна и темна, мне защищаться больше нечем. Мой ход неверен. Я одна. Неотвечающей любовью полна, как ядом, тишина. Вот так — согнувшись в изголовье, встречать я день осуждена. Но утро, и живешь иначе, надеждой сомкнуты уста, мир — разрешимая задача, и клетка черная пуста. * * * Атакуют последнюю башню с востока темнолицые роты, победу пленив, и над полем, над рябью квадратов широких ты один, как бессмертный таинственный миф. Белокурый король пошатнулся. Из рук выпускает копье и щит, но уже королева — недремлющий друг, на защиту к нему спешит. Королева, гардэ! Назад! Но в крови голубой копье, но уже стеклянеет взгляд. Барабан похоронно бьет. * * * Король, несчастье чертит последний ваш квадрат. Любовь страшнее смерти. Король, прощайте! — Мат. * * * И вот опять кладет судьбу рука в холодную коробку. Мы деревянно спим в гробу и ждем и трепетно и робко. что завтра, вновь начав игру, нас будет двигать свысока все та же крупная рука. «Новь». VII. 1934 СТРОФЫ[100] СТРОФЫ Растут нелепые цветы на рукаве ночной рубахи, и ветер мнет в саду кусты, а сердце замирает в страхе, а сердце падает как мяч от этой непослушной крови, от приключений, неудач, от светлых крыльев в изголовьи. Не отойдя и не остыв от всех забот и дел вседневных, ты слышишь сладостный призыв к замене легкой. И не гневно, не торопясь и не дрожа, ты приучаешься заране и пальцы жадные разжать, и все отдать, себя не ранив. И вот — забудь, что есть земля, где счастье места не находит, что плечи слабые болят и жизнь почти что на исходе. Тебе даны следы удач и больше четверти столетья, — она труднее всех задач — ищи залог судьбы в ответе. Но числа пухнут и растут, и тут в невиданном размере ответ свивается как жгут. Молчит расчетливый Сальери, а воды льются и гудят и распирают водоемы, и путники глотают яд, и все товары невесомы! А мы бросаем как копье одно пронзительное слово. И вина крепкие мы пьем, чтобы забыть. Сквозь бред больного, сквозь крик любви и детский зов крадется вор и звезды блещут, перо в силках своих же строф отбрасывает тень зловеще… И вот решаясь на дуэль, бросая смертности перчатку, готовим сыну колыбель и строим дом пустой и шаткий. Цепляясь за последний миг — хоть миг еще на этом свете! — мы пишем много странных книг и не стареем на портрете. Как страшно телу умереть! Но умираем мы охотно от горя, от любви, и впредь готовы мы бесповоротно всей милой жизнью заплатить и смертью искупить ошибку, и так легко теряем нить в тумане призрачном и липком. Душе, готовой для разлук, встречаться суждено с любовью. Ах, ворожейка, много мук, глаза цыганские и брови! Слова — волшебный плеск весла — распоряжаются вещами. Как будто нам земля мала, любимым рай мы обещаем. И этот мир такой родной, и так легко дышать при этом, а небо над тобой одно и слышит праздные обеты. Кто любит, тот теряет счет, кто любит, тот всегда — навеки… Кто любит, тот легко убьет, любовь, как мартовские реки. А память? Память, голос мой, — все та же гонка за бессмертьем. Цветы засохшие, письмо, так, как получено — в конверте. Нас сушит давняя мечта, нам хочется, пронзая воздух, для всех, всегда, всегда блистать, напоминать, как эти звезды. И будущие наши дни снимает с картой суеверье, а затаенный страх саднит и заглушает пенье Мери. И мы трепещем — здесь, теперь… Торопимся — ведь скоро, скоро откроет ветер нашу дверь перед шагами Командора. вернуться Чегринцева Эмилия. Строфы. Варшава: Священная лира, 1938. |
