Литмир - Электронная Библиотека
Литмир - Электронная Библиотека > Малевич Олег МихайловичРейтлингер-Кист Екатерина Николаевна
Скачков Михаил Наумович
Головина Алла Сергеевна
Лебедев Вячеслав Михайлович
Ратгауз Татьяна Даниловна
Бем Ирина Альфредовна
Чегринцева Эмилия Кирилловна
Гессен Евгений Сергеевич
Эйснер Алексей Владимирович
Туринцев Александр Александрович
Рафальский Сергей Милич
Болесцис Николай
Фотинский Алексей Васильевич
Кобяков Дмитрий Юрьевич
Мыслинская Мария Мечиславовна
Семенов Борис Константинович
Спинадель Раиса Петровна
Мансветов Владимир Федорович
Набоков Кирилл Владимирович
Морковин Вадим Владимирович
Голубь-Тукалевская Тамара Владимировна
Мякотина Нина Венедиктовна
Михайловская Ирина
Толстая Мария Андреевна
Кроткова Христина Павловна
Глушкова Елена Васильевна
 > Поэты пражского «Скита» > Стр.10
Содержание  
Сохранить
Шрифт
Размер шрифта   


Цвет фона

Цвет шрифта
Очистить
Настройки  
A
A
1
2
3
...
9
10
11
...
125

«Когда в лесах чужих планет…»

Когда в лесах чужих планет
винтовка эхо перекатит
и смертный страх за горло хватит
в пространстве потерявших след,
звезду, взошедшую в зените,
одну на помощь призовет
Колумб неведомых высот
и побежденный победитель.
Уже я вижу этот взгляд.
Уже я слышу этот голос.
На части сердце раскололось —
и только часть тебе, Земля!
«Ковчег». 2. 1942

«Уже устали мы от стали…»

Уже устали мы от стали,
от лязга наших городов.
Нет больше неоткрытых далей
и необстрелянных лесов.
Тупик надежд тесней и глуше,
и замыкается стена…
О, как хотели б слышать уши
неслыханные имена!
Колумба радости и муки,
Сопричащенная тоска —
к чему ты простираешь руки,
какие видишь берега?
Что ласточка — еще крылатей, —
покинувшая отчий дом,
не пожалеешь об утрате,
не затоскуешь о земном.
Чтоб где-нибудь у новой цели,
преодолевшей пустоту,
еще нежней глаза смотрели
на отдаленную звезду.
«Ковчег». 2. 1942

«Опять звенит ковыль-трава…»

Опять звенит ковыль-трава
И пахнет кровью в диком поле…
Не наш ли клад взяла Москва
Перед татарскою неволей?
О, богомольной не упрек
Тяжелый дух кондовой кельи.
Но потерял славянский Бог
Золотоусое веселье —
Зато недаром Калита
Был прославляем для потомка, —
И хитроумна и проста
Москвы мужицкая котомка.
Немало втиснули туда
Разноязычного богатства —
И опрокинули года
Свобода, Равенство и Братство.
И снова север — скопидом,
На юге — посвист печенежий —
Над обезглавленным орлом
Твои мечты, Москва, все те же.
О, пусть ты миру голова
И Рим четвертый — Рим кровавый.
Но если раньше было два —
теперь их больше, братьев Славы!
Пора посбить крутую спесь
рыжебородым северянам
и пятый Рим построить здесь,
спиною в степь — лицом к лиманам.
Отсюда ближе все поля,
и станут завистью чужому
врата державного Кремля,
где примирятся Рем и Ромул.
«Ковчег». 2. 1942

ЦЫГАНКА

Мне верить хочется — не в первый раз живу,
не в первый раз я полюбил земное.
И то, что в памяти для нынешних чужое,
не выполоть как сорную траву.
Преображение — следами разных стран
тончайшей пылью над живым и мертвым,
и эхо прошлого — когда нельзя быть черствым,
как в раковине — дальний океан.
Когда я пьян и от гитары чуд,
и в сердце захлестнувшаяся мука —
воспоминания стремительней текут
и ускоряются — и вот рокочет вьюга.
Вниз головой — четыре ночи пьянка.
Хор гикает. Бренчат стаканы в пляс,
И на меня не подымает глаз
и ежится в платок моя цыганка.
У купленной нет холоднее губ.
Чем заплатить, чтоб ласковей любила?
Четыре ночи!.. Радостней могила.
Четыре ночи… Больше не могу.
На карте весь — и не хватает банка,
а тот, направо, хмурится и пьет.
И знаю — завтра же она к нему уйдет.
Уйдет к нему. А мне куда, цыганка?
Пей, чертова! Недалеко разлука.
Вино до капли. Вдребезги стакан.
И сразу все, как вихревой туман
и в сердце разорвавшаяся мука.
В лицо. В упор. Ну, вот и доигрались.
Коса змеей сосет у раны кровь,
еще живая шевелится бровь.
Любимая, зачем так поздно жалость?
В зрачках тусклей свечи плывущей пламя.
Рука к виску — и чей-то крик… О, нет!
И медленно роняет пистолет
к ее лицу — и потухает память.
Не угадать — и я гадать не стану,
обманутый уже который раз, —
где видел я тоску ослепших глаз
и кровью захлестнувшуюся рану.
Не потому ль, что крепче жизни память,
я, только странник и в добре и в зле.
ищу следов знакомых на земле,
и светит мне погаснувшее пламя.
Ищу у купленной некупленную ласку
и знаю, что не будет никогда.
И памяти моей мучительную сказку
тащу медлительно через года.

«Много дум просеяно сквозь сито…»

Много дум просеяно сквозь сито,
Но еще зачем-то берегу
Нежность, что прилипла к позабытым,
Как листок осенний к сапогу…
И от наглости холодного рассудка.
Не умея выйти напролом.
Все еще надежда-институтка
Под подушку прячет свой альбом…
Обнищал… Все отдал до сорочки,
Забубенная осталась голова…
Жаль мне вас, наивные цветочки,
Голубые, детские слова.
Не грустить, не радоваться вами —
Ночь строга, строга и глубока…
Все равно с кошачьими глазами
Неотступно крадется тоска…

«Уже года превозмогли…»

Ф. М. Рекало

Уже года превозмогли
Страстей порывы и тревоги —
И вот я, мирный гость земли.
На вечереющей дороге.
И все, что мучило и жгло,
Что помнить я не перестану,
Уже нести не тяжело.
Как зарубцованную рану.
И только в мерные стихи
Сложу когда-нибудь для друга —
Какие знали мы грехи,
Какая нас кружила вьюга…
Всему бывают череда —
И он придет сюда, смирея,
И так же снизятся года,
Земным отрадно тяжелея, —
И полон той же тишины,
Причалит к той же светлой межи —
К священной верности жены,
К блаженству первой колыбели.
И, затихая, утвердит,
Не свист свинца, не грохот стали,
Не гул крушительных копыт,
Не странствий сказочные дали,
Не славы огненную сень —
А мирный труд в скупой расплате
И счастье тихое, как день,
На золотеющем закате.
1926
10
Перейти к описанию Предыдущая страница Следующая страница
{"b":"175760","o":1}