* * * Разгораются стожары — многозвонные пиры, гремлют кованные чары и роняют янтари. И по бархату струится светловейное вино; свищут огненные птицы в самоцветное окно, ветви яростно качают взад-вперед, взад-вперед… расплетают, заплетают ворожейный хоровод. Зазвенели колокольцем зорь венки. Зорь венки вьются в кольца, кольца — в кольца, колоколятся вьюнки. Кто уловит, кто поймает переливную кайму? — Жаро-птицы только знают, да не скажут никому. Знают только жаро-птицы, никому не говоря, ждут, когда испепелится раскаленная заря. А царевне спится. Снится — золотою вереницей тонут в море якоря. * * * За болотиной над бором злой единой тур пропорот. Развалились черева, забагрили дерева. Сукровятся кровотеки, помутнело турье око. За горою сгинул рыжий, слюнным медом раны лижет. И в закате али жухнут, на болоте кочки пухнут, на трясине зобит выпь, шею старый сыч топорщит — и под мохом долгой корчей прокатилась перегибь. Разбугрилась. В корень трухлый выворачивает пень. Пылью вызернилась тень. Расскочилась… Из-под елки заморгали в чаще колкой крысорылые старухи. Серым дымом просквозили; мимо, мимо зарябили. Друг за другом шмыгом, шмыгом; перепрыгом; кругом, кругом. В чаще пряжу заметали, цепят, вяжут, где попало… Пухнет серая кудель, — потянулась к ели ель. Засигали в тине мыши, скачут выше, выше, выше; цепят в нити когти-ногти; вертлюгами ходят локти, нить за нитью гонят, гонят; мотылятся веретена, пляшут сонные ужи, за — плетаются гужи, ткутся пыльные мережи; нет ни ели, ни березы, нет ни лесу, ни полян… Стал туман… Стал туман… Все опутал белый лен… Ткется, вьется, льется сон. Серебрится дальний звон. Не мигая, светит пень. Шевелиться лень. * * * У царевны жемчуга помутились с позолотой, кажут месяцы рога, квачут жабы на болоте. Ярой медью в молоке вьются бешеные змеи, изумруды вдалеке на корягах заревеют, и кивают и цветут неразгаданные травы… Гремлют чары. Вперекрут льются хмёльные отравы. Бархат, бархат, яркий, рдяный, мучит очи. Спится. Снится — кто-то пьяный, темный, хрип- лый ловит огненную птицу, навалился и хохочет… щиплет… Стали каркать, каркать птицы, завертелись огневицей, мечут пламя. Это — знамя в алой сече рвут и вдоль и поперек. Чьи-то наковальни-плечи разломили потолок… Помоги: в жестоком споре грозен враг. На столе тупой кулак скатерть порет. Тускнет золото. В угаре стервенеют чьи-то хари; в сапе, храпе корчат лапы… Захлестнуло свалом драку-ребролом, мчатся тени-раскоряки кувырком. Лбом — в лоб (костедроб). Хруп, хряст (зуб в хрящ) Месят в черной лихорадке кулаки, чешут чертову присядку го- паки. — От звериного оскала не уйдешь. — Отсверкало жало вкось… нож — в кровь… стены — в крик… тени прыг врозь… В уголках дробно крестятся: не вставать молодому месяцу с го- лубых ковров… * * * Ой, моя родина, звень — серебрень… Золоторогий упал олень. В черные своры сбились псы, рог завитой теребят овсы. Бороду выбрал туман из озер, фыркнул конь. Догорел костер. «Новь». VIII. Таллин. 1935 «Дни и ночи — только ожиданье…» Дни и ночи — только ожиданье, Знаменья и раны, но нельзя Опустить тоскующие длани, Позабыть, не видеть, как скользят, Стеклами сверкая на закате. Черные, глухие поезда… Может быть, давным-давно когда-то Кто-то также понял: навсегда. И не мог земную, злую жажду Утолить и превозмочь. Горе всем, кто в ясный день однажды Навсегда почувствовал ночь. «Меч». 11.X. 1936 ПСКОВ С высоких круч забытые века Глядятся разоренными кремлями В ручной разлив, и, башенными снами Утомлена, задумалась река. На ясный запад жаркие кресты Возносят светлые, как облака, соборы; И щурится в садах вечерний город, Благовестит заречный монастырь. О, свете тихий, юность отцвела, И зреют дни, чтобы прейти… Не так ли Спадают в воду розовые капли С задумчивого, легкого весла. «Современные записки». 1936. Т. 61 |
