«Дни тяжелы, как груз аэростата…» Дни тяжелы, как груз аэростата, мешки с песком, — песок зыбучих слов, Сдавайся, сердце, ты уже распято вскипевшим гневом темных городов. Как бьешься ты! И радости не слышишь — гудит простор и ждет возмездья кровь. И с каждым днем беспомощней и тише взывающая в радио любовь. Зла и бедна прославленная юность; морщины жгут сухую кожу лба, молчат и рвутся и ржавеют струны… Встань, безработная судьба! Встань под окном и протяни фуражку… Гармошка, пой о счастье мостовом! За что нам — юность? Месть или оттяжка? Пой, громче пой! Пусть все летит как дым, Голодный взгляд прожектором на орды спесивых звезд и выше, выше — в твердь! Любимая! Одно осталось — гордость. Любимая! Одно не выдаст… «Скит». IV. 1937 БОРИСУ ПОПЛАВСКОМУ Ветер слабо форточкой стучал, шестьдесят свечей не освещали, ни призыв, ни имя не звучали, тень свернулась кошкой у плеча. А корабль качался в темноте. Ты и жизнь легко взошли по сходням, ты и жизнь напомнили сегодня сказкой очарованных детей. Провожающие! Вытрите глаза! Это море ласковее суши. На диванном вылинявшем плюше ты молчишь. Над мачтами гроза. В долгом плаванье теряются глаза. Крикни же! Потусторонний берег! Сбросив флаг, душа взлетит, как пери, и стихи помогут ей тогда позабыть, как скучно было дома, позабыть, как мучился поэт. Вас двоих, избавленных от бед, встретит настоящая Мадонна. «Меч». 8.X.1938 НАСЛЕДСТВО У девочки огромные глаза, прозрачная и тоненькая кожа. Проказница, шалунья, стрекоза. Она, бесспорно, на отца похожа. Из платьицев поношенных своих, все торопясь, мгновенно вырастает, и скоро будет тесен ей мой стих, и этот дом, и наша жизнь простая. Я, по ночам приданное копя, перекалю любовь в стихотворенья. Есть в завещании, наследница моя, недвижимая нежность отречений… И вновь гремит, гремит судьба моя, и снова свет давно сгоревших молний. По сундукам раскидываю я Все, что самой не удалось исполнить. Я бережно припрячу кружева всех лучших песен, ангельского пенья прочные, столетние слова славянского произношенья. А наверху, как нищую суму, я положу растраченную душу, но знаю я, твои глаза поймут, и все услышат маленькие уши. «Современные записки». 1939. Т. 69. «Был твой предок монголом раскосым…»
Был твой предок монголом раскосым, он к холодным равнинам прирос, — у боярышни желтые косы, — будет тестем великоросс. Разве можно запомнить приметы всех кровей, все твои племена?! Пусть глаза твои синего цвета. Но темна твоя кожа, темна. И поляки, и немцы, и греки забредали в устойчивый род. Замерзали и таяли реки, ты любил голубой ледоход. И на лучшем славянском наречьи признавался ты в первой любви, был метелями путь твой помечен в перемешанной темной крови. Те сугробы, тот северный город называл ты коротким — свое… По плечу тебе было и впору горделивое это житье. И теперь, уживаясь с чужими, как медали — седой ветеран, ты хранишь свое русское имя под личиною — эмигрант… «Меч». 15.IV.1939 Владимир МАНСВЕТОВ* ДУША Ты медленно подходишь к изголовью, в твоих глазах уверенность и грусть. Ты освящаешь мукой и любовью слова, заученные наизусть. Суля невероятную разлуку, твой голос убедителен и прост, когда ты странно поднимаешь руку, касаясь ею самых дальних звезд. Пусть медлишь ты, полузакрыв ресницы, настанет час, расправивши крыло, душа легко от тела отделится, и станет жалко, пусто и светло. «Неделя Týden». 17. V.1930. № 59 ЛЕТО Солнце в комнате, и запах скуки, тянет гарью солнечной из кухни. И трясутся сморщенные руки страшной и пронзительной старухи. Сквозь окно веселый переулок смотрит суетливыми глазами, как, откинувшись на спинку стула, девочка следит за облаками: высоко над сонным небосклоном пролетают крыльями большими. Возле стула четко и влюбленно заводная кукла пляшет шимми. Желтой розой солнце зацветает на ладони розовой и пухлой. — Девочка смеется и не знает, ангелом ей сделаться иль куклой. На прохладном тающем закате перед чашкой с золотистым чаем будет думать о красивом платье и об этом непонятном рае. Ночью ей приснится много кукол и большие ангельские крылья. А к старухе ночью выйдет скука, прорастая сыпкой дряхлой пылью. И опять, склоняясь к изголовью, ей покажет в скомканном конверте, кажется, написанное кровью — Божие свидетельство о смерти. Октябрь 1930 «Новь». 1930. Октябрь |
