Гибель Гельголанда Прост был уход броненосцев на вест, но веселым он не был походом. И дрожал пароход, старожил этих мест, при рассказе друзьям-пароходам. Там, где круги корморанов — на дне мертвый кит, — там раскинулся остров И глядят старики на труды прошлых дней и в тоске задыхаются острой. Скор бег минут. Фильмой жизнь пробежит — — людям мерить мгновенья веками! Возмущенья минут, и уснут мятежи, и волне покоряется камень. Спит старый плес. Нежным телом волна — гордой женщиной саги и эдды — обвивает утес, обладаньем сильна и взволнована счастьем победы. Нибелунги Мертв Гельголанд — лучезарный Зигфрид, месть сладка синеокой Брунгильде. Стаи шхун и шаланд тянут сельдь, и парит ЦЕППЕЛИН, и купцы первых гильдий рвут облака и, считая, плывут к берегам — гиацинтам Голландий, где жена рыбака вышивает уют колыбельною о Гельголанде. Где чинит снасть, море в скобки берет, Зюдерзее вправляет в плотины, как спокойную страсть, как спокойный — народ заплетает свою паутину. Там, где Рембрандт подтвердил, что живут люди крепкие, не ротозеи — позабыв Гельголанд, выткут жены уют колыбельною о Зюдерзее. «Воля России». 1929. № 4 «Ах, уйти бы. Уйти далече!..» Ах, уйти бы. Уйти далече! Ждет меня обомшелый дом, где согнулись отцовские плечи над упорным тяжелым трудом. Дед-старик заскорузлой рукою крепко ставил за клетью клеть. Что ж мне делать с моей тоскою, со шмелем на оконном стекле. Острый плуг по полям родимым новой жизни ведет борозду… И пускай я приду нелюбимым, но к любимой земле приду. Екатерина РЕЙТЛИНГЕР* «Я годами работать буду…» Я годами работать буду. Тяжела и трудна дорога, А весна за окном — как чудо, Как подарок доброго Бога. Из работы, как из темницы, В календарь весну отмечая, Я смотрю, как летают птицы. Вместе с небом весну встречая. Убежать, улететь и слиться С голубым небесным пределом И зарницей лететь, как птицы, Быть царицей с крылатым телом… «Неделя. Týden». 17.V. 1930. № 59 Александр ТУРИНЦЕВ* В УСАДЬБЕ Жмутся к ограде опавшие листья, Гонит их ветер и кружит волчком; Тихо качаются длинные кисти Стройных берез, окружающих дом. Шепчут березы о чем-то тоскливом, В урнах террасы увяли цветы… Черные вороны криком унылым Мне навевают о прошлом мечты… ЗАБЫТЫЕ Памяти павших под Сморгонью Дали зовущие, дали манящие. Мертвое поле, окопами срытое. Вороны, с криком куда-то летящие. Там, у дороги, орудье подбитое… Небо, свинцовыми тучами скрытое. Холмы могил и кресты почерневшие. С хвои венки кем-то свитые, Плачут березы, над ними поникшие… Грустные, белые, поздне-осенние, Низко склонившись, цветы запоздалые Шепчут забытым могилам — «Прости!..» Дали зовущие, дали манящие, Ветры холодные, жутко шумящие — «Боже, прости их, прости…» ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ Играли в парке деточки. Кто в серсо, кто просто в песочек, А кто в войну. Начертили на дорожке клеточки — Длинные и покороче. Эй, прыгай, кто хочет, — — Через одну. Такие ребятки милые. Есть серьезные и шаловливые. Из-за песочка ссорятся, плачут. Кончили войну — играют иначе… Апрель 1923 «К колодцу — задыхаясь… — пуст!..» К колодцу — задыхаясь… — пуст! Всей нежностью к тебе — уйди… И, пальцы стиснув крепко, в хруст. Сдавить, и — навзничь — стон в груди. От слабости твоей я — щит. О, если бы, плотину разломав, И камнем из пращи — Стремглав — Упасть жестокой хищной птицей К рукам тем, песням лебединым, И с хриплым клекотом орлиным В коленях трепетных зарыться. Для победителя исход смертелен поединка. Любимая, освободи! Щит — скоро пополам! Тупым ножом по воплю струн сурдинка, Хлыст по измученным глазам… — А в сумерках рубец раскрытых уст… Молчу. Лишь крепко, крепко — руки — В хруст! Май 1923 «Записки наблюдателя». Прага, 1924. Кн. 1 |
