НОЧЬ Tristissima noctis imago…[94] Овидий. Последняя ночь в Риме Бесшумным коршуном автомобиль скользнул, В безликий сумрак ночи уплывая. И эхом дальним — тяжкий гул Прогромыхавшего трамвая. За окнами глухая мгла, Как птица, крыльями махает, К преграде призрачной стекла С беззвучным криком приникает… Как боль, все сны мои остры, И сном навеки отпылали Все звездные мои костры, Как отлетают птичьи стаи. Любви иной не зацвести. Как сердце болью прорастает! И юность, крылья опустив, Снегами вешними истает… А дни, как медленные строфы, И тяжек их усталый лёт. К крестам какой меня Голгофы Судьба изменная ведет?.. Идти и падать… Полыхая, Пустынная зовет заря. К земле какой, изнемогая, Припасть, отчаяньем горя… Какие проходить дороги, Какие метить берега? И умереть на чьем пороге, Далекие забыв снега?.. О боль моя, тебя, как тяжесть, Я проношу, и ночь глуха. Янтарная заря расскажет Далеким пеньем петуха, Как утро ночи сменит стражу И мрак, устав крылом махать, В рассвете трепетном покажет, Как могут звезды потухать. Февраль 1927 «Жду и тоскливо множу…» Жду и тоскливо множу Жизни каждый удар. Пустую покинув ложу, На сцену несу свой дар. Занавес поднят. Время, Время игру начать. На сердце крепче кремня Воли моей печать. Я сама углем на картоне Свою начертала роль. Бутафорской принцессой в короне Жду тебя, театральный король. Но приходишь ты бледный-бледный И совсем, совсем не тот. Мечом рассечен панцирь медный, И черный искривлен рот. Взгляд задернут угрюмой тайной, Пусты тени свинцовых век. Ты пришел, не король театральный, А усталый чужой человек. Борис СЕМЕНОВ* ПСАЛОМ [95] Росами студеными обрызнут. Лунными полотнами нехолен, Стал я, Господи, на перепутьях жизни, Чтоб творить Твою святую волю. Ласковело тело молодое Гибче хмелю, ярче винограду; Исплели лазоревые зной На высотах солнечные грады, А в долине мир лежал невзорот… Ты ль дороги застил предо мною, Господи, метнул на горы горы, Грозами взошел над головою? Тяжело вздымать Господни нови. Пламенеть в извивах ярых молний, Заболочены уже низины кровью, И нельзя дышать на всхолмьях. Господи, все дни мои распяты — Не уйду с Твоих великих пашен. Но в дымах последнего заката Дай узреть подножья новых башен. «Своими путями». 1925. № 8–9 «Полуденных нам не услышать песен…» Полуденных нам не услышать песен, Не трогать солнечные удила — Безумная земля нас родила, Чтоб только прободать густеющую плесень, И бросила в распластанные ночи. Исторгнули мы искры изо льда, Мы вьюгами легли на города, И тел истерзанные осветила клочья Колдующая, четкая звезда. И правы мы… Не миллионы ль мертвых Из нас кричат во вздыбленные дни… — Пусть древние горят в крови огни. Пусть кости слабых сломлены и — стерты, Растоптаны последние когорты, — Чтоб в судорогах зачатый убийца Безмерной похотью засеял новый род… О, никогда победа не умрет, А слава никогда не истребится. Но переплавится в назвездные зарницы. И будет опьянять издалека Того, кто соберет в танцующее тело Все то, что в нас томилось и звенело, Угадывая дальние века. «Воля России». 1925. № 11 MARCHE FUNÉBRE[96] Снова годы ползут без крыл — Так до конца. Огненный взмет не достиг, не открыл Солнечного венца. Разве поверить — навек угас. — Допито все вино — В тысячелетьях, быть может, раз Все нам узнать дано. Разве простить — как позабыть Времени алый ссек. Разве не мог бы и большим быть Тот, кто всего человек. Будут сниться, будут звать Глотки голодных труб, Не целовать, не целовать Вишенья милых губ. Если бы гребни алых сеч Вновь схлестнуть на горе. Если бы пламя вновь разжечь, Чтобы сгореть, сгореть. В ночь оглянуться… увидать Зубьи изломы воль, Все превозмочь… и оторвать Всю человечью боль. «Годы». 1926. № 4 вернуться Самой скорбной ночи картина… (лат.). |
