V Город Пенанг известен торговлей жемчугом. (Из учебника географии) В Пенанге ночью южной (ночь — голубой дурман) бледную горсть жемчужин мне подарил Ли Кван. Дым сладковатой трубки узкие скрыл глаза. Дым отогнал и, жуткий, тихо, смеясь, сказал: «Кровь на зубах акулы — гибкого тела кровь, но неподвижны скулы бронзовых рыбаков. Старый купец не бредит: в каждом зерне — порок. К белым всегда добрее желтых суровый Бог…» Стынул на крыше флюгер, в море бродил туман, и, прислонясь к фелюге, тихо смеялся Кван. «Своими путями». 1924. № 3–4 VI Гумилеву Бумеранг чертит в воздухе круг, режет стебли травы пахучей; черный маузер — испытанный друг замолчал у песчаной кручи. Я не вижу того, кто стоит и не верит молчанию леса… У него туго стянутый щит белой краской в круги изрезан… Знаю, завтра, спугнув тишину у костров островерхих хижин, будет петь, как, смотря на луну, пестрый зверь мои кости лижет. «Студенческие годы». 1923. № 5 VII Богатых магометан хоронят в Мекке. В гавани, где приходят корабли изо всех стран, утром над холмами земли золотистый туман; в узких улицах разноязычный крик, гул и торг, свет смелеющей утренней зари с гор. В гавани, где приходят корабли, скрип уключин и досок хруст: перевозят на камни земли мертвый груз. Магомет Иль Рассул Аллах! Солнце спит над спиной пригорка. От жары запеклась в губах темно-бурая крови корка. Гладит бороду шейх Гассан: пятый день по пескам безлюдным — режет желтый песок глаза, и, шатаясь, бредут верблюды. Сдавлен ношей верблюжий горб. Пятый день караван с гробами жадно ловит с далеких гор ветер высохшими губами. Круглая над песками луна белеет в тоске; ловит шелест ночная тишина копыт в песке. Женам песнь в решетчатом окне, плач и смех; храбрым — поиски при луне, смерть во тьме. Хищные — взглядом припав к земле (не скоро свет), волчьей стаей следят во мгле каравана след. Никто не видел и не знает, и не расскажет никому, какими огненными снами нарушил выстрел тишину. И только кровь из черной раны, копытом взрыхленный песок хранят до первых ураганов тяжелый след бегущих ног. Хранят предсмертные объятья и лязг упавшего меча, когда гортанному проклятью клинок на сердце отвечал. Черные джины скользят в песках в глухой тишине. Сердце тревожно, и хлещет страх шаг коней. Мускулы онемели сильных ног, и сжат рот: ветер севера, вздымая песок, бьет, рвет. В бездну бездонную завлечет муть — жесток песок! Мертвым, прервавшим последний путь, нет дорог! VIII В ночь, когда полотно намокнет, узость входа видна едва, и квадратная голова: ног усталых коснутся когти, дверь брезента толчком закинув, с солнца пятнами по бокам гибкий зверь, изгибая спину, шерстью солнечной льнет к рукам. Вместо звезд — глаз упорных угли, сила — когти и пламя глаз… Зверь и я — вековые джунгли мы пройдем в полуночный час. Нас не выдаст ни тьма, ни ветер, трав упругий ковер для ног: дети ночи и джунглей дети знают, что и кому дано. В ночь, когда рокот джунглей страшен, диких молний изломан ряд, встретив тигра у древней башни, я оставил в стволе заряд. IX Месяца рог тишиной отточен, звезды дрожат вышины боясь… Сладко скользить над обрывом ночью тише и злей, чем скользит змея. Сладко, тюки — кружева и бархат сбросив у моря в сырой песок, выждать, пока отзовется барка скрипом уключин в условный срок. Смелым — угроза за каждой веткой. Кто помянет о пустом таком? Сладко под пение пули меткой смерть в темноте обмануть прыжком. Тьмы не страшит роковая пауза: сладко наутро — душа пьяна! — с теми, чей выстрел в лесу метался, выпить граненый стакан до дна. X Подгибались уже колени, резал ноги блестящий лед: через горы он гнал оленей третий день без пути — вперед! В дымной юрте из шкуры рваной, где метался огонь костра, пьяный Белый швырнул стаканом в Бога Мудрости и Добра. Неуклюжее тело Бога глухо стукнулось о порог, и с усмешкой грозил с порога деревянной рукою Бог. Знал — погибнут олени скоро, но не смел повернуть назад: шел за ним через лес и горы оскорбленного Бога взгляд. |
